Расул Магомедов

Намус горца

Не ищите это слово в толковых словарях и справочных изданиях — вы не найдете его ни в четырехтомном словаре Даля, ни в Словаре иностранных слов, ни в Большой советской энциклопедии. Лингвисты переводят его как «честь», однако это лишь очень приблизительное соответствие.

Т. Горшельт. Асланбек

Это слово есть во всех дагестанских зыках. Можно сказать, что «намус» — арабского происхождения, но в самом арабском языке оно имеет несколько иной смысл: это, скорее, «закон природы» или «порядок естественной связи вещей».

Дело тут, конечно, не в терминах, а в понятиях, которые ими обозначены, то есть в содержании, смысле этих слов. С приблизительным обозначением его смысла мы уже знакомы, можно было бы пытаться уточнить его через синонимы — например, «благородство, совесть», но эти определения будут частичными, неточными. Конечно, можно и махнуть рукой на столь малопродуктивное занятие. Ведь в Дагестане все, от мала до велика, очень хорошо чувствуют и различают это понятие, хотя вряд ли кто способен дать ему однозначное логическое определение.

Язык — это отражение мышления. И если это слово не находит точных соответствий в других языках, то значит, оно означает жизненные явления, присущие горской традиционной культуре и ментальности. Для уяснения их обратим внимание на те обороты речи, ситуации, где обычно употребляется слово намус.

Вот пример, который приводит Сайд Габиев в своем очерке «Лаки, их прошлое и быт», написанном в 1905 г. Речь идет о поражении восстания горцев в 1877 году. «Силы повстанцев уже разгромлены, начальник Дагестанской области генерал Меликов вот-вот будет в Кумухе!» — начали раздаваться голоса, предлагающие сложить оружие … И тут резко выступил один из повстанцев — бывший прапорщик российской гвардии Муса-Будуга:

«Я вас предупреждал о безрассудности восстания. Вы за это собрались клеймить весь наш род позором — и я стал в ваши ряды ради спасения родовой чести. Но я не могу … дважды изменять. С этой минуты я мюрид и объявляю священный газават. Кто честен — за мной вперед!». Из колеблющейся толпы тут же двинулись к Мусе 70 всадников, готовых умереть: решение было мгновенным, времени для размышлений не оставалось. Под рукой не было даже полосы ткани на чалму — Мусе пришлось оторвать ее тут же от рубахи. Маленький отряд немедленно ринулся в бой — почти все они погибли в этой последней атаке против превосходящих сил Меликова. Но после этого никто уже не мог сказать, что Кумух был бесславно сдан без боя».

Постараемся понять мотивы действий Мусы. Надеялся ли он в начале восстания на победу подобно большинству его участников и вождей? Вовсе нет! Как офицер, он прекрасно понимал его обреченность с самого начала и даже пытался тогда отговаривать земляков от этой затеи. Тогда зачем же он примкнул к повстанцам? Только ради того, чтобы никто не имел потом основания заподозрить его в трусости. Но когда в конце концов предупреждения его оправдались, имел ли он моральное право напомнить об этом? Конечно! И притом больше, чем «поздно прозревшие». Иными словами, если бы Муса отошел от восстания в начале или сдался бы в конце — это было бы вполне понятно и даже не выходило бы за рамки обычной порядочности, во всяком случае не нанесло бы урона его репутации достойного человека. Но если все это так, тогда почему же Муса поступил как раз наоборот? Иначе говоря, как называется та сила (или побуждение), которая заставила его действовать вопреки очевидной пользе, вопреки рациональному анализу? (Она оказалась даже сильнее природного чувства самосохранения). Название этому побуждению подобрать очень трудно — конечно же, слово «честь» подошло бы вполне, но ведь и другие возможные варианты не назовешь бесчестными… Тут, мне кажется, для поступка Мусы и для свойства его характера не найти точнее слова «намус».

Общественное осуждение горцы считали хуже физической смерти. Эти невеселые заметки можно было бы приводить и дальше — их множество. Однако к каким выводам они приводят? Люди «расправляются» сами с собой по разным причинам, но есть в них и что-то общее: жизнь теряет для них всякую ценность, даже становится тягостной и невыносимой, если задето их достоинство. Виновный в этом должен быть сурово наказан — и здесь не делается исключения для самого себя: если ты сам поступился своим достоинством и дал повод для насмешек и осуждения, то значит следует наказать самого себя. Над настоящим мужчиной никто не должен смеяться.

Стать смешным — значит потерять намус. Даже насмешливый иронический взгляд считался оскорблением мужского достоинства. Если задет намус, и это произошло по твоей собственной вине, то судьей себе должен быть сам мужчина. И перед мужчиной в далекие времена не стоял вопрос, как стать смешным.

Путешественник Евгений Марков в изданных им в 1904 г. «Очерках Кавказа» поделился точным наблюдением о дагестанцах: «Горец совсем не дорожит жизнью, если эта жизнь чем-нибудь обесчещена. Я с изумлением знакомился с поучительными случаями из горской криминалистики. Там на всяком шагу — короткая и решительная расправа с чужими, с самим собой, с самыми дорогими сердцу. А убийство кровного врага есть такое торжество, которым гордятся, как подвигом. Здесь человек сам себе судья — другие не могут в подобных случаях принудить его, тем более требовать «самонаказания».

Так что же заставляло простых, безвестных горцев полтора века тому назад принимать столь суровые решения? Намус будет самым точным ответом. Как известно, у человека нет ничего дороже жизни. Но, оказывается, в традиционных понятиях горцев есть вещи и подороже «самого дорогого» — прежде всего это намус. Горцы говорили: «Там нет счастья, где нет намуса. Пусть со мною будет что угодно — это не беда, лишь бы род (семья, тухум) не лишился своего намуса».

Намус требует от каждого горца, чтобы он не допускал оскорбления и унижения ни себя, ни кого-либо из своего рода.

А как же быть тогда с другими общепризнанными моральными ценностями традиционного кодекса чести? Общеизвестно, например, какое высокое место занимали в нем общественные интересы, общественная польза. Как соотносятся они с понятием намуса? Вопрос непростой. Позволю себе высказать свое личное мнение на этот счет. Дело в том, что даже самые великие общественные идеи и понятия воплощаются в жизнь все-таки человеком и через человека — иначе ведь они останутся отвлеченными теориями, сохранившись разве что в книгах для специалистов. И если это так, то на этих социальных идеях, понятиях и ценностях обязательно останется отпечаток морали тех людей, которые воплощают их в жизнь. Если это люди «с намусом» — значит, это гарантия неподдельности, подлинности этих ценностей. Думаю, что после того, как мы в последнее десятилетие так больно обожглись с «демократией», «правами человека», «новым мышлением» и «общечеловеческими ценностями», моя мысль вполне ясна современному человеку.

Социальные ценности имеют величайшее знание только в том случае, если они подлинные, а не «подменные», и намус воплощающих нравы людей — надежная единственная гарантия от их подделки.