Патимат Ибрагимовна Тахнаева — кандидат исторических наук, научный сотрудник Института востоковедения РАН (Москва)
Историко-культурный мемориал «Ахульго» официально был открыт 20 января 2017 г. Автор проекта – глава республики Рамазан Абдулатипов, в своем выступлении с благодарной признательностью ссылался на поддержку его начинания президентом страны В.В. Путиным, муфтием Дагестана шейхом Ахмада-хаджи и епископом Махачкалинским и Грозненским владыкой Варлаамом. Мемориал, территориально привязанный к историческому событию – Ахульгинскому сражению (1839 г.), – к сожалению, отличался ярко выраженной ненаучной, поверхностной экспозицией[1] и был, по всей видимости, предназначен для обслуживания лозунгов в духе идеологических терминов времен СССР, ставших актуальными при главе республики Дагестана Р.Г. Абдулатипове – о «народном единстве» и «братских отношениях», «дружбе народов», о «мире и согласии с русским народом», «дружбе с Россией», которые звучали на открытии мемориала.
Что такое исторический Ахульго? Когда в конце 1838 г. командир Отдельного Кавказского корпуса генерал Е.А.Головин представил свои предположения о действиях в 1839 г. на Кавказе, император Николай I собственноручно надписал: «Покорение и усмирение Горного Дагестана, или под общим названием Левого фланга … равно необходимо, ибо без онаго, ни покоя, ни верного владычества иметь на Кавказе не можем»[2]. Это высочайшее замечание предопределило планы командования в Дагестане на 1839 г., согласно которым здесь «нужны были сильные меры», с целью «положить предел распространению власти и влияния Шамиля». «Сильные меры» предполагали нанесение весной 1839 г. военного удара по «укрепленному жилищу Шамиля на скале Ахульго»[3]. Позже, осада и штурм Ахульго, состоявшей из системы укреплений – Стар. Ахульго (авар. «Нух гьечIеб гохI» – «Горка без доступа»), Нов. Ахульго (авар. «АхIул гохI» – «Набатная горка») и т.н. «Сурхаевой башни» (авар. «Щулалъул гохI» – «Прочная горка»), расположенных на ашильтинской земле, войдут в историю как отдельная военная операция, проведённая под командованием ген.–л. П.Х. Граббе (12 июня — 29 августа 1839 г.). По Д.А. Милютину, участнику осады Ахульго (военный министр в 1861-1881 гг.) «блокада и осада Ахульго, в продолжение 11 недель (80 дней), с 12 июня по 30 августа, стоила довольно дорого войскам. Отряд лишился до 500 человек убитых, 1722 раненных и 694 контуженных; в этом числе выбыло из строя 117 офицеров (23 убитых, 91 раненых и 33 контуженных)»[4].
Что такое Ахульго в исторической памяти дагестанцев? Прежде всего, это место, где в 1839 г. погибли шахидами (мусульмане, погибшие за веру) до 2 тыс. горцев. Еще ни одно сражение в горах прежде не приносило подобных потерь. Они были огромны. Хотя совсем недавно, в 1837 г. селение Ашильта, которому территориально принадлежат обе горки Ахульго, было буквально стерто с лица земли экспедицией ген. Фезе. Горцы его героически защищали, но были вынуждены отступить с большими потерями. На фоне ахульгинского сражения «затерялось» другое, не менее масштабное и кровопролитное, аргванинское сражение (30 мая -1 июня 1839 г.). Укрепленное селение Аргвани приняло на себя первый и мощный удар экспедиции ген. Граббе, поскольку дорога на Ахульго следовала через Аргвани. Имам Шамиль укрепил его к февралю 1839 г., так же, как и Ахульго. Однако горцы были уверены, что русские через Аргвани не пройдут. В конце мая 1839 г., когда ген. Граббе подошел к Аргвани, здесь, по русским источникам, имам собрал до 10-ти тысяч человек («из всех племен, обитающих между Аварским Койсу, Сулаком и Аргуном»). Аргванинское сражение случилось неожиданно коротким, оно продолжалось неполные два дня[5]. Потери горцев были ошеломительно велики. По русским источникам, в их руках осталось до 500 тел противника[6], местные источники подтверждали эту цифру[7]. Спустя всего три месяца, потери горцев на Ахульго составят до 2 тыс. человек. Д.А. Милютин писал: «Насчитано было свыше 1000 неприятельских трупов; большое число их неслось по реке. В плен взято до 900 человек, большею частию женщин, детей и стариков»[8]. Из местных источников только у Мухаммад Тахира аль-Карахи встречаются данные о потерях горцев, до 300 человек погибшими и 700 пленными[9].
Об Ахульго сегодня говорить очень сложно. С одной стороны, это безусловная мусульманская святыня, знаковое место в истории джихада на Кавказе. С другой, это малоизученная страница военной и политической истории Дагестана первой пол. XIX в. По настоящее время не известны профессиональные исследования по Ахульго, в которых был бы исчерпывающе использован корпус местных и архивных источников, выполнен их сравнительный анализ с целью выявления несоответствий, расхождений, разночтений и т.п. Каждый, кто обращается к теме Ахульго, обычно черпает информацию из местных источников, созданных много позже ахульгинского сражения. Единственным доступным и популярным источником знаний об Ахульго остается хроника Мухаммада Тахира аль-Карахи. Но если помнить о том, что самого автора сочинения тогда на Ахульго не было, а основная часть хроники составлялась им с начала 1850 г., т.е. более 10 лет спустя после описываемых им событий, источник нуждается в критическом подходе. По-прежнему практически не затронутыми остаются материалы по истории Кавказской войны, хранящиеся в Российском Государственном Военно-историческом архиве (РГВИА), в частности, по Ахульго – документы Военно-ученого архива (ВУА) и коллекции «Кавказские войны», включая личные фонды военачальников того периода (в том числе П.Х. Граббе).
6 февраля 2017 г. на 6-й сессии дагестанского парламента глава республики Рамазан Абдулатипов выступил с Посланием Народному Собранию РД, на котором вновь озвучил тезисы, звучавшие на открытии мемориала «Ахульго»: «Мы создали историко-культурный мемориал общей памяти и общей судьбы “Ахульго”. Мы взялись за эту нелегкую работу, понимая, что наш человеческий и гражданский долг – чтить память всех, кто был включен в Кавказскую войну, сказать “нет” любителям каждый раз провоцировать ее продолжение. Принципиальное значение для всех нас имеет поддержка данного проекта Президентом Российской федерации В.В. Путиным, который в своем приветствии в адрес дагестанцев подчеркнул: “Возведение этого величайшего мемориального комплекса – знак уважения к общей исторической памяти, напоминание о недопустимости кровопролития, яркое свидетельство необходимости поддержания народного единства, которое складывалось и крепло на протяжении столетий”. Дух мемориала соответствует установкам Президента страны и завещанию имама Шамиля – жить в мире и согласии с русским народом, с Россией (курсив мой – П.Т.). Отвечает он и чаяниям князя Барятинского, который добился долгожданного мира на Кавказе (курсив мой – П.Т.). Многие поколения дагестанцев, кавказцев вместе с русскими и представителями других народов вот уже несколько веков защищают интересы общей Родины – России. Как сказал Расул Гамзатов, для нас священны “кровь Ивана и такая же точно кровь Магомы”, которую они проливали на Ахульго. Важно понять, что тогда у каждого из них была своя правда, а теперь у нас общая правда, общий выбор, общая Родина».
Свою презентационную речь глава республики закончил многозначительным предложением: «Если кто не понял смысл создания мемориала (курсив мой – П.Т.), рекомендую ознакомиться с приветствием Президента Российской федерации В.В. Путина, а так же с выступлениями муфтия Ахмад-хаджи и епископа Варлаама». Не затрагивая тему гражданского пафоса («человеческого и гражданского долга – чтить память всех, кто был включен в Кавказскую войну»), следуя рекомендациям в поисках «смысла создания» мемориала Ахульго, точнее, в поисках его обоснования и исторической аргументации, я ознакомилась с выступлениями муфтия и епископа, прозвучавшими на его открытии.
По всей видимости, речи выступающих должны были соответствовать «духу мемориала». Тем не менее, заявление муфтия Ахмад-хаджи о том, что «имам Шамиль предопределил исторический выбор Дагестана жить с Россией» вызвало у историков удивление. Предопределил? Если речь идет о пленении имама Шамиля на Гунибе в августе 1859-го года, насколько это событие можно считать его «личным» выбором или, более того, личным вкладом в «предопределение» будущего Дагестана? Замечу, имам Шамиль не принимал какого-либо решения о прекращении войны на Гунибе. Напротив, достаточно ознакомиться с местными источниками, воспоминаниями тех, кто находился рядом с имамом в осажденном Гунибе (Гаджи Али ал-Чухи, Абдурахман ал-Газигумуки), чтобы убедиться в том, что он вышел из окруженного войсками аула Гуниб к кн. Барятинскому для продолжения переговоров – нет, не о мире, а о том, чтобы его без каких либо обязательств выпустили из Гуниба, Дагестана[10]. Ссылка на имама Шамиля как дипломата и миротворца в данном случае не совсем уместна и не соответствует действительности: мирные переговоры на Гунибе именно по его инициативе были провалены[11], а сам имам в итоге, неожиданно для него самого оказался военнопленным[12].
В завершение своего выступления муфтий призвал к «искреннему примирению и уважению к прошлому, к совместной общей истории доблестных наших предков, мюридов и наибов имама Шамиля, чести и мужеству русских солдат, исполнявших свой воинский долг», напомнив слушателям о том, что «это прочный фундамент для искренних дружеских отношений между дагестанцами и русскими (курсив мой – П.Т.), Дагестаном и Россией». Муфтий так же сообщил, что мемориал является «напоминанием всем народам, проживающим в России, что лучшим исходом любой ссоры и войны является мир и добрососедство». Возможно, бесспорное положение о предпочтении мира войне позволило ему в заключении высказать другое, несколько спорное, что «Ахульго сегодня сближает народы Дагестана и России».
Епископ Варлаам (Пономарев) в своем выступлении был более краток. Его речь изобиловала фразами, немного странными, но близкими к лозунгам дня: «И русские и дагестанцы, которые легли здесь, на этой земле, они заложили прочный фундамент наших братских отношений (курсив мой – П.Т.). …Исторические факты должны служить к объединению нас всех, живущих в России, всех живущих на Кавказе, потому что от нас с вами много зависит. И когда мы будем вместе, едины, тогда на самом деле у нас будет мощное государство. У нас будет будущее, и мы сможем воспитать будущее поколение в патриотизме и любви к родине!».
После духовных отцов выступил сам автор проекта мемориала, Абдулатипов Р.Г. Он с удовлетворением резюмировал выступления своих предшественников: «Наши духовные отцы сказали все, что нужно было сказать… Каждое слово и шейха и епископа прозвучали как проповедь, наставление для каждого из нас, независимо от вероисповедания». Выступление автора идеи и проекта мемориала, несомненно, представляло больший интерес в поисках его концепции («смысла создания») и исторического обоснования.
Прежде всего, Абдулатипов сообщил о том, что у нас, современников («русских» и «дагестанцев», др.) общая Родина, следовательно, те идеи («своя правда»), из-за которых на Ахульго наши предки проливали кровь 178 лет назад, в настоящее время перестали иметь значение: «В этой войне, и у русских, и у дагестанцев, чеченцев, других, которые тут воевали, у каждого была своя правда. Уже более 155 лет у нас общая правда. У нас общая Родина» (курсив мой – П.Т.). Если помнить о том, что «своя правда» для тех, кто погиб шахидами («мучениками за веру»), защищая Ахульго, заключалась в джихаде, священной войне против иноверцев, современные попытки провести знак равенства между некоей «своей правдой» павших в газавате и «общей правдой» – «общей родиной» современников, выглядят не совсем корректно.
Упомянув пролитую кровь погибших на Ахульго (замечу, после Ахульго война на пути к «общей правде» и «общей Родине» длилась еще два десятка кровопролитных лет), Абдулатипов сослался на дагестанского классика: «Как сказал Расул Гамзатов, для нас священны “кровь Ивана и такая же точно кровь Магомы”, которую они проливали на Ахульго». Но если обратиться к первоисточнику (Р.Гамзатов «Сказание об Ахульго»), то совершенно очевидно, что поэт не подразумевал святость («священность») крови, «перемешанной» под Ахульго, когда писал:«Под непрерывный грохот барабана // В угаре рукопашной кутерьмы // Перемешалась кровушка Ивана // С такой же точно кровью Магомы». Обратившись к теме кровопролитного сражения, заложенного в основу идеи мемориала «общей памяти и судьбы», Абдулатипов заметил, что «эта кровь освятила нашу с вами дальнейшую судьбу. Мы стали единым народом» и в подтверждение этого тезиса процитировал: «Еще тогда Бестужев-Марлинский писал, что «послали драться, а стали брататься». Этот процесс шел еще тогда». Замечу, Бестужев-Марлинский ничего подобного не писал. Фраза – «я пришел драться, а душа просит брататься» – принадлежит современному дагестанскому писателю Ш. Казиеву, автору пьесы «Бестужев-Марлинский». Напомню, сам Бестужев-Марлинский не воевал под Ахульго и был к тому времени уже убит в стычке с горцами на мысе Адлер в 1837 г. Ген.-л. П.Х. Граббе крайне сожалел об этом факте, и 3 июля 1839 г. в лагере у Ахульго записал в своей записной книжке: «Как жаль, что не стало Бестужева, нашего поэта Кавказа! В нынешнюю экспедицию он увидел бы новые картины и новые бои, достойные его кисти!»[13].
Развивая важный тезис о «дружбе русского и дагестанского народов», Абдулатипов высказал сожаление, что «иногда, все кавказско-российские отношения сводят к кавказской войне». По его мнению, «эти отношения более богаче» и для подтверждения своих слов обратился к их истокам. Приведенный пример возводил корни русско-дагестанских отношений к десятому веку, когда «русский князь Святослав освобождал Дагестан от хазарского ига». Абдулатипов заметил, что «таких примеров можно было привести очень много», однако уже тот, который он привел, вызвал у историков крайнее удивление. Действительно, киевский князь Святослав (сын киевского князя Игоря и княгини Ольги) предпринимал несколько походов на Хазарию в 965-969 гг. с целью выхода Киевской Руси на Волгу, Каспий, контроля Волжско-Каспийского морского и Прикаспийского сухопутного международных торговых путей. В состав Хазарского каганата входила узкая полоска Прикаспийского и, возможно, предгорного Дагестана. На остальной территории Дагестана располагались различные государственные образования, находившиеся в различных отношениях с каганатом[14]. В частности, некоторые дагестанские владетели вместе с хазарскими отрядами в Х в. действовали против закавказских мусульман[15]. Напомню, на юге Дагестана к тому времени существовали два сильных мусульманских владения Дербенд и Ширван[16]. Историческая наука не располагает фактами, свидетельствующими о «хазарском иге» на территории Дагестана. Напомню, «иго» – угнетающая, порабощающая сила, в узком смысле – гнет завоевателей над побежденными. Таким образом, безосновательно утверждать о некоем «хазарском иге» и «освобождении Дагестана» от него «русским князем».
В своем выступлении Абдулатипов так же попытался определить истоки кавказской войны в Дагестане. По его мнению, они восходили к досадному историческому недоразумению: «Горцы фактически начали войну против своих феодалов. Но некоторым людям это удалось направить против России (курсив мой – П.Т.)». Некоторым людям? По всей видимости, речь идет об имамах Газимухаммаде (1829-1832 гг.), Гамзат-беке (1832-1834 гг.), Шамиле (1834-1859 гг.), которые призывали к вооруженному джихаду против русских («неверных») и мусульман, противников введения шариатского правления («лицемеров»). Вооруженный джихад трех имамов того времени являлся «борьбой (за веру) на пути Аллаха» и включал в себя военные действия против всех тех мусульман, дагестанских сельских общин (джамаатов), которые не признавали власти имамата и противились введению шариата в своих владениях[17]. В самом начале движения имам Газимухаммад обращался с письмами к горским джамаатам (аварцев, кумыков, лакцев, даргинцев, чеченцев), представителям крупнейших ханств нагорного и равнинного Дагестана (к Махди-шамхалу Тарковскому, Аслан-хану Казикумухскому и Кюринскому, ханше аварской Баху-бике Хунзахской) с жестким требованием ввести шариат, но не имел успеха. Затем он пришел к выводу, что установить шариат можно только путем газавата, вооруженного сопротивления российскому завоеванию. Противниками войны с русскими оказались бывший его учитель Саид ал-Аракани и его муршид Джамал ад-дин ал-Газигумуки, но он был поддержан шейхом Мухаммадом ал-Йараги, который прислал Газимухаммаду письмо с фетвой, одобряющей его планы. В 1828-1829 гг. алимы и кади Гимр, Чиркея и ряда др. горных аварских селений выбрали Газимухаммада своим имамом, религиозным и военно-политическим руководителем союза общин, объявивших «священную войну» российским завоевателям и принявшим их сторону мусульманам. Со всех джамаатов имам Газимухаммад требовал присягу следовать шариату, отказаться от местных адатов и прервать всякие отношения с русскими[18].
Напомню, имамат, существовавший на территории Нагорного Дагестана и Чечни (1829-1859 гг.) известен своим долгим и упорным сопротивлением российскому завоеванию Северного Кавказа. Современные попытки привести движение трех имамов (1829-1859) к движению антифеодальному, отсылают нас к недавним временам одномерного, партийно-классового подхода к изучению истории Кавказской войны (1930-1970 гг.). Обращение к привычными прежнему поколению историков заскорузлым идеологическим клише в виде классовых конфликтов «угнетенных слоев населения» и «эксплуатирующей верхушки», выглядят в настоящее время, по меньшей мере, странно.
В выступлении Абдулатипова прозвучал еще один тезис, претендующий на ключевой, но который имеет право на существование исключительно в силу неизученности темы и затронутого вопроса. Тезис о недостигнутом «мире» на Ахульго и его высокой цене: «Имам Шамиль, вот в этих горах, чтобы заключить мир, отдал в аманаты своего сына Джамалудина. То есть он был все готов отдать ради мира. Но при этом сохраняя свою веру, свою культуру, свое достоинство». Факт выдачи в аманаты (заложники) сына имама был представлен Абдулатиповым как демонстрация высшей жертвенности имама во имя мира. Но какого? С какой целью был отдан в аманаты сын имама Джамалутдин на Ахульго? По ал-Карахи ген. Граббе «предложил заключить им перемирие. В качестве залога, однако, он потребовал сына Шамиля»[19]. Другие местные авторы Гаджи Али и Хайдарбек Геничутлинский пишут о том, что сын имама был потребован «в качестве залога»[20], но какого – авторы об этом умалчивают.
По записям ахульгинского дневника ген. П.Х. Граббе, с конца июля инициаторами мирных переговоров выступали осажденные горцы, однако Граббе отказывался от них без предварительной «выдачи сына в аманаты, как залог покорности»[21]. В «Военном журнале отряда» от 13 августа 1839 г. ген. Граббе писал: «…Шамиль не хочет выдать своего сына аманатом, как я того предварительно требовал и надеется еще на выгодные условия капитуляции и свободный пропуск из Ахульго. …Я объявил ему, что если он не предоставит своего сына, то не вступлю с ним ни в какие переговоры»[22] (курсив мой – П.Т.). Участник переговоров на Ахульго, ген.-м. Вольф писал о том, что «ген. Граббе требовал безусловной покорности и предварительной выдачи сына его аманатом в доказательство намерения его беспрекословно исполнить все требования правительства…; о других условиях не было и речи», после выдачи сына «начались переговоры»[23].
Ген. Граббе в «Военном журнале отряда» от 17 августа записал: «Шамиль немедленно выслал ко мне своего старшего сына аманатом в залог своей покорности Государю Императору, как я того предварительно требовал, еще за несколько дней перед тем. Это заставило меня прекратить штурм. …Я предписал Шамилю условия капитуляции … и дал ему три дня срока для их принятия»[24] (курсив мой – П.Т.). Предварительные статьи условия капитуляции ген. Граббе состояли из четырех пунктов: «1. Шамиль предварительно отдает своего сына аманатом; 2. Шамиль и все мюриды, находящиеся ныне в Ахульго, сдаются Русскому правительству; жизнь, имущество и семейства их остаются неприкосновенными; правительство назначает им место жительства и содержание; все прочее предоставляется великодушию Русского Императора; 3. Все оружие, находящееся ныне в Ахульго, отдается Русскому начальству; 4. Оба Ахульго считать на вечные времена землею Императора Российского и горцам на ней без дозволения не селиться»[25]. Милютин писал, что имам Шамиль, выдав сына, отказывался от встречи с ген. Граббе, требовал отсрочку для оставления Ахульго еще один месяц и разрешения далее жить в Гимрах[26].
Перед началом штурма Ахульго ген. Граббе записал в военном журнале отряда: «В течение трех дней, 18,19 и 20 августа Шамиль присылал ко мне доверенных людей с разными предложениями, но не согласился на условия, которые я считаю необходимыми для обеспечения спокойствия Дагестана. 21 числа срок перемирия закончился, и ход переговоров убедил меня, что все употребленные меры… остались тщетными»[27]. Участник переговоров с имамом Шамилем на Ахульго ген.-м. Вольф позже писал: «Требовать своего сына после прекращения переговоров он не имел никакого права, ибо сын не был выдан аманатом на время переговоров, но в виде залога и доказательства, что Шамиль покоряется правительству, чего он не исполнил (курсив мой – П.Т.). Ген Граббе объявлял это с самого начала и неоднократно Шамилю через Кибит Магому, через Джемала, через Биякая – через самых доверенных лиц Шамиля, следовательно, недоразумения быть не могло»[28].
Таким образом, выдача сына имама Шамиля аманатом являлось частью условий капитуляции, предложенной имаму, а не безоговорочная и высокая жертва имама во имя мира. Замечу, о каком либо «мире» тогда не могло идти и речи. Командир Отдельного Кавказского Корпуса ген.-л. Головин в рапорте от 30 июня 1839 г. писал военному министру ген.-адъют. гр. Чернышеву: «Замок Ахульго … должен быть взят или приступом, или продолжительным тесным обложением, ибо иначе с удалением войск наших Шамиль… опять сделается смелее и предприимчивее. Какие бы пожертвования не были сделаны, они должны выкупиться взятием Ахульго и истреблением Шамиля»[29] (курсив мой – П.Т.).
В тезисе о «мире» под Ахульго выступающий отметил, что имам был готов пожертвовать ради него всем, не только сыном, но при одном условии – «при этом сохраняя свою веру, свою культуру, свое достоинство». К вопросу о «покушении на веру». Когда кади кумыкского селения Аксай Йусуф ал-Йахсави, современник имама Шамиля и его противник, обратился с письмом к улемам шафиитской религиозно-правовой школы в Мекке с просьбой дать фетву относительности правомерности власти имамов в Дагестане, в том числе на правовое обоснование дозволенности дагестанским мусульманам жить под властью немусульманских правителей России. Он писал об имаме Шамиле, что тот «установил, что любой из тех, кто не переселится к нему, будет объявлен неверным и подлежит смерти, где бы он ни находился…» и, в заключение, подчеркивал: «Отмечу, что в нашем современном положении (т.е. под властью русских – прим. П.Т.) мы имеем возможность жить, следуя предписаниям нашей религии и мы можем твердо держаться уз Божьих»[30] (курсив мой – П.Т.).
Выступающим был озвучен еще один тезис, в котором он вновь затронул тему долгожданного (и всеми желаемого) мира, теперь уже на Гунибе: «Самое главное мужество было проявлено князем Барятинским и имамом Шамилем. Это мужество придти к миру. Придти к согласию» (курсив мой – П.Т.). Замечу, на Гунибе стороны не пришли ни к миру, ни к согласию.
Вопрос о мирных переговорах с имамом Шамилем был поднят в Петербурге в конце июля 1859-го. На варианте непременного мирного разрешения настаивали император Александр II, канцлер и военный министр[31]. Главнокомандующий кн. Барятинский приступил к мирным переговорам с имамом 19 августа 1859 г. На следующий день, на основании уже достигнутых соглашений во время предварительных переговоров с представителями имама, кн. Барятинский составил и подписал ультимативное письмо, которое (с текстом на арабском и русском языках) отправили на Гуниб. Был определен срок действия ультиматума – «до вечера» 21 августа. Ультиматум состоял из основных требований: «неотлагательно сложить оружие», «сдача Шамиля», «чтобы он и сыновья его дали письменное обязательство – жить там (за пределами России – прим. П.Т.) безвыездно». Предложены условия: «полное прощение», «дозволение с семейством ехать в Мекку», «путевые издержки и доставление его на место будут полностью обеспечены», «определить размер денежного содержания ему с семейством»[32].
21 августа выявились два встречных и невыполнимых требования имама Шамиля, которые свели на нет предварительные договоренности: одно из них было требование имама предоставить ему отсрочку пребывания на Гунибе сроком на месяц (для контакта с турецким султаном через личного курьера), другое – отказ явиться на Кегерские высоты, в главный штаб, для заключения и подписания мирного договора. В письме нач.штаба Милютина, которое последовало на Гуниб 22 августа, вслед за ультиматумом, «кратко было спрошено, согласен, ли Шамиль на упомянутые предложения, или нет»[33]. И хотя это письмо вновь подавало осажденным шанс избежать кровопролития, о мирном соглашении уже не могло идти речи – в ответном, последнем письме, имам настаивал на своем: «Если освободите дорогу в Мекку мне и тем, кого я желаю, то быть миру между нами, а если нет – то нет». Представления о «мире» у имама Шамиля не предполагали подписания мирных соглашений, кроме одного требования – выпустить его с Гуниба без каких либо обязательств. Таким образом, переговоры «Барятинский – имам Шамиль» закончились 22 августа 1859 г. ничем. Кн. Барятинский был вынужден прекратить мирные переговоры. Единственное, о чем теперь могла идти речь, это о «почетном пленении» имама[34].
Последний тезис из выступления Абдулатипова, который напрашивается на комментарий, затрагивает некое завещание плененного имама Шамиля: «Восхищенный имам Шамиль оставляет завещание быть вместе с Россией, быть вместе с братьями русскими (курсив мой – П.Т.). Это все является для нас величайшими наставлениями». Замечу сразу, не существует исторического документа «Завещание имама Шамиля». Под таким названием широко известно художественно-публицистическое произведение, точнее, текст к театральной постановке, автором которого являлся Магомедов Д.М., председатель культурно-исторического общества «Фонд Шамиля». Оно было создано ко Дню памяти имама Шамиля 4 февраля 1991 г., который тогда впервые торжественно отмечали в Аварском театре. Для узкого круга специалистов известен другой документ, архивный[35], официальный, с текстом «Клятвенного обещания» имама Шамиля (на русском и арабском языках), который не имеет ничего общего с пресловутым «завещанием имама». В «Клятвенном обещании» имам присягает личной клятвой на Коране императору в том, что «взял на себя и обязался служить верою и правдою Его Императорскому Величеству», «предостерегать и оборонять всеми силами души и тела и всею возможностью моею все, что относится к Самодержавству …Императора», «Если же узнаю …о случае и происшествии, могущих обратиться во вред интересам Его Величества… обязуюсь не только извещать об этом немедленно…, но так же с поспешностью устранять и отвращать их», «во всем вести себя так, как прилично верному слуге и честному поданному Его Императорского Величества»[36]. Известно другое письмо имама Шамиля, написанное им в 1865 г. Он отправил его императору в ответ на «Высочайшую телеграфическую депешу» с соболезнованием смерти дочери имама, Нафисат. Текст письма имама (оно еще при жизни имама было опубликовано в русском переводе) содержал такие слова: «Мой священный долг … внушить детям моим их обязанности пред Россией и ее законными царями. Я завещал им питать вечную благодарность к Тебе… Я завещал им быть верноподданными царям России и полезными слугами нашему отечеству. …Повели, Государь, где укажешь, принести мне и детям моим присягу на верное подданство. … В свидетели верности и чистоты моих помыслов … я даю клятву пред недавно остывшим телом моей наилюбимейшей дочери Нафисат, на священном Коране»[37]. Совершенно очевидно, речь идет о завещании имама собственным детям в частном письме императору, что не представляет оснований для каких либо ссылок на несуществующее завещание имама грядущим поколениям его соотечественников «быть вместе с Россией, быть вместе с братьями русскими».
На презентации мемориала звучала официальная риторика примирения, далекая от серьезного отношения к истории, знания истории, открытого обсуждения проблемных вопросов, напоминая собой примиренческий китч, выдержанный в духе основных идеологических терминов официальной пропаганды времен СССР.
В заключении выступающий заметил: «Даже Бог бессилен над тем, что произошло вчера. Тем более над тем, что произошло более 177 лет назад. … Нельзя использовать историю для вражды. Историю надо использовать для укрепления единства России». По всей видимости, только попытками «использовать историю» можно объяснить основной лейтмотив выступлений Абдулатипова и других о «мире» и «примирении», звучавший на открытии мемориала. Однако, как показали краткие исторические экскурсы, ни в 1839 г. на Ахульго, ни в 1859 г. на Гунибе, не было и не могло быть речи о мире и примирении. Имам Шамиль — «миротворец», представленный в январе 2017 г. на Ахульго «через призму» мемориала «общей памяти и общей судьбы», так же достоверен и идеологически выдержан, как тот имам Шамиль, представленный в 1953 г. в известном сборнике документов «ставленником султанской Турции и английских колонизаторов»[38].
Трудно не согласиться с единственным утверждением Абдулатипова, согласно которому «русские и дагестанцы, … русские и кавказцы давным- давно помирились и побратались; мы были вместе в первой мировой войне, мы были вместе во второй мировой войне», лишь только дополнив список войн русско-турецкой (1877-1878) и русско-японской (1904-1905). В Дагестане можно и, наверное, нужно было открывать историко-военный мемориал памяти всех павших за «российско-советско-российское» Отечество.
Но не возле Ахульго.
[1] Хаджимурад Доного «Зрелище у Ахульго» // Новое дело, 28 января 2017 г.
[2] АКАК, Т.9, Тифлис, 1884, С. IV
[3] Очерк положения военных дел на Кавказе с начала 1838 года по конец 1842 года. ген. Головин. // АКАК. Т.9. С. 284
[4] Милютин Д.А. Описание военных действий 1839 года в Северном Дагестане, СПб, 1850, С.122
[5] Рапорт ген.-л. Граббе гр. Чернышеву от 1 июня 1839 г. (лагерь при Аргуане) // АКАК, Т.9, С.329
[6] Милютин Д.А. Описание военных действий 1839 года в Северном Дагестане, СПб, 1850, С.65
[7] Геничутлинский Х. Историко-биографические и исторические очерки. Махачкала, 1992, С.79
[8] Милютин Д.А. Описание военных действий 1839 года в Северном Дагестане, СПб, 1850, С. 119
[9] Мухаммед Тахир аль-Карахи Блеск дагестанских сабель в некоторых шамилевских битвах. Махачкала, Кн.1, 1990, С.84
[10] Абдурахман из Газикумуха. Книга воспоминаний. Махачкала, 1997, С.166; Абудрахман ал-Газикумуки. Краткое изложение подробного описания дел имама Шамиля (Калуга, 1281 г.х.)». М., 2002, С.75; Гаджи Али Сказание очевидца о Шамиле. Махачкала, 1990, С.69
[11] Милютин Д.А. Воспоминания. 1856-1860. М. 2004, С. 384; Зиссерман А.Л. Фельдмаршал князь А.И. Барятинский (1815-1879), М., 1890. Т.2 С. С. 285
[12] Филиппов В. Несколько слов о взятии Гуниба и пленении Шамиля (составлено по запискам и со слов генерала Лазарева) // Военный сборник, СПб., 1866, Т. 49. № 5 С.123
[13] Из дневника и записной книжки П.Х. Граббе, 1839 г. // Русский архив, М. 1888 г., Т.5. С.114
[14] Новосельцев А.П. Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа. М., 1990
[15] Там же
[16] Минорский В. Ф. История Ширвана и Дербенда Х-ХI вв., М., 1963
[17] Кемпер Михаэль Шариатский дискурс имамата первой половины XIX в. // Дагестан и мусульманский Восток. М., 2010, С.107
[18] Гаджиев В.Г. Гассанилау Гимринский. Перевод с аварского хроники «Имам Газимухаммад» Багадура Маллачиханова // Газимухаммед и начальный этап антифеодальной и антиколониальной борьбы народов Дагестана и Чечни. Материалы международной научной конференции 13-14 октября 1993 г., Махачкала, 1997, СС. 181-235; Мухаммед-Тахир ал-Карахи. Блеск горских сабель в некоторых шамилевских битвах. Махачкала, 1990. Кн.1, С. 70; Северный Кавказ в составе Российской империи (отв. ред. В.О. Бобровников, И.Л. Бабич). М.: Новое литературное обозрение. 2007. С.118
[19] Мухаммед-Тахир ал-Карахи. Блеск горских сабель в некоторых шамилевских битвах. Махачкала, 1990. Кн.1
[20] Геничутлинский Хайдарбек Историко-биографические и исторические очерки. Махачкала, 1992, С.71; Гаджи-Али Сказание очевидца о Шамиле. Махачкала, 1990, С. 22
[21] Из дневника и записной книжки П.Х. Граббе, 1839 г. // Русский архив, М. 1888 г., Т.5
[22] РГВИА Ф.846. Оп.16. Д.6361 (ч.2) Л.7-8 Военный журнал отряда действующего на Левом фланге Кавказской линии с 4-го по 14-е августа 1839 г.
[23] АКАК. Т. 10. С.505 Записка ген.-м. Вольфа от 9 июля 1850 г.
[24] РГВИА Ф.846. Оп.16. Д.6361 (ч.2) ЛЛ.24-24 (об).
[25] Милютин Д.А. Описание военных действий 1839 года в Северном Дагестане. СПб., 1850. С.141
[26] Милютин Д.А. Описание военных действий 1839 года в Северном Дагестане. СПб., 1850. С.142
[27] РГВИА Ф.846. Оп.16. Д.6361 (ч.2) Л 24 (об).
[28] АКАК. Т. 10. С.505 Записка ген.-м. Вольфа от 9 июля 1850 г.
[29] РГВИА Ф.846. Оп.16. Д. 6361 (Ч.1), Л.234
[30] Кемпер Михаэль Шариатский дискурс имамата первой половины XIX в. // Дагестан и мусульманский Восток., М., 2010, С.112
[31] Зиссерман А.Л. Фельдмаршал князь А.И. Барятинский (1815-1879), М., 1890. Т.2. С.268-269
[32] Волконский Н.А. Указ.раб. С.402; Милютин Д.А. Воспоминания. 1856-1860. М. 2004, С.382-383
[33]Гаджи-Али Указ.раб., С.69
[34] Милютин Д.А. Воспоминания. 1856-1860. М. 2004; Муханов В.М. Покоритель Кавказа князь А.И. Барятинский, М., 2007; Абдурахман ал Газикумуки. Краткое изложение подробного описания дел имама Шамиля (Калуга, 1281 г.х.)». М., 2002; Филиппов В. Несколько слов о взятии Гуниба и пленении Шамиля (составлено по запискам и со слов генерала Лазарева) // Военный сборник, № 5; Зиссерман А.Л. Фельдмаршал князь А.И. Барятинский (1815-1879), М., 1890. Т.2.
[35] ГАКО (Государственный архив Калужской области). Ф.62. Оп.8. Д. 652, ЛЛ.3-4 (об)
[36] ГАКО. Ф.62. Оп.8. Д. 652, ЛЛ.3-4 (об)
[37] Военный сборник, СПб, 1866, №10, С. 227
[38] Шамиль – ставленник султанской Турции и английских колонизаторов. Сб.док., Тбилиси, 1953
http://istorex.ru/page/takhnaeva_pi_ob_otkritii_istoriko-kulturnogo_memoriala_akhulgo_zametki_istorika
Новости по теме