Этика этноса

Админ 15.07.2017 в 17:06


Сергей Абдулхаликович Лугуев. Ученый, энциклопедист, автор более двух сотен научных публикаций и одиннадцати монографий о народах Дагестана. Историк, этно­граф. Профессор, доктор наук. Полевик, побывавший в экспедициях по всей республике.

Подборкой цитат из его докторской диссертации «Традиционные нормы культуры поведения и этикет народов Дагестана. XIX – нач. XX в.» мы начинаем серию публикаций в нашей новой рубрике о науке.

Национально-культурные стандарты общения стереотипны, устойчивы, сохраняются веками без изменений, порою уходя своими корнями в глубочайшую древность. Они являются общепринятой социальной нормой, с помощью которой общество осуществляет контроль над индивидуумом. Механизмом передачи норм культуры поведения, этикета из поколения в поколение служит обычай в широком смысле слова (включая обряд и ритуал), являющийся опорой и основой всех этнических традиций.

Может ли человек любого общества вытереть с лица пот, когда ему заблагорассудится, чихнуть, зевнуть, почесаться? Нет, и не нами впервые это сказано. Мимика, жест, поза, обращение, речь, проявление дружелюбия, безразличия или враждебности, манера почесываться, сморкаться, вытирать пот и облизывать губы – все это в определенных ситуациях или «разрешено», «обязательно», или «запрещено», «постыдно», «преступно».

Неукоснительно соблюдаемые правила общежития вытекали из коллективных условий жизни дагестанских обществ. Поведение индивидуума или группы лиц должно было не нарушать сложившиеся условия и механизмы жизнедеятельности общины, джамаата.

Совершенно не допускалось шумное поведение в пределах селения в ночное время, в непосредственной близости у дома тяжелобольного, у перенесшего горе, беду. В группе келебских селений исключение делалось для кузнецов, в преддверии сельскохозяйственной страды изготовляющих или ремонтирующих орудия членов джамаатов.

 

*   *   *

По неписаным адатам даргинцев Сюргинского участка, в случае болезни престарелого уважаемого человека, громко кричащих ослов, ржущих лошадей, лающих собак их хозяева на время выводили за пределы селения. В подобных же случаях в селениях Ахтыпарынского союза чауш в преддверии вечерней молитвы требовал от жителей того или иного квартала соблюдения тишины. Если в селении был траур, свадебные и прочие торжества либо откладывались, либо – с разрешения, благословения пострадавших – проводились без излишнего шума, без музыки, в атмосфере сдержанных эмоций.

«Не станут никогда

В одном конце аула

Справлять рожденье,

И свадьбу затевать,

Когда умершего

Оплакивает мать

И вся родня –

В другом конце аула».

 

*   *   *

Во всех горских и плоскостных селениях люди придерживались целого комплекса неписаных, но неукоснительно соблюдаемых правил. Например, запрещалось размещать или складывать материалы (камни, бревна, жерди, кизяк и др.) так, чтобы они загораживали подход, подъезд к чьему-либо дому, к группе домов, к кварталу. Сжигая мусор или разжигая костер, надо было следить, чтобы дым и газ не наполняли чей-либо двор. Взрослые категорически запрещали детям проводить свои шумные игры рядом с домом больного, раненого.

 

*   *   *

Каждый хозяин постоянно следил, чтобы участок улицы, прилегающий к его дому, был удобен для пешеходов и проезжих: бугры сглажены, рытвины и лужи засыпаны галькой, щебнем, песком, зимой убран снег, сколот лед. Совершенно не допускалось выливание нечистот и помоев на улицу, складывание, ссыпание за пределами усадьбы пришедшего в негодность старья, сваливание навоза.

 

*   *   *

В селении, в джамаате, между соседями, родственниками одалживалось почти все, начиная с продуктов и утвари и кончая скотом и сельскохозяйственным инвентарем. Пойти за необходимым к родственнику или односельчанину, минуя соседа, было равносильно нанесению ему обиды. Точно так же можно было обидеть друга, обратившись за чем-либо не к нему, а к другому односельчанину. Вообще, одолжить что-либо, взять что-либо во временное пользование, взаймы, не считалось унижением для одной стороны и приравнивалось к акту уважения и доверия по отношению к другой стороне.

 

*   *   *

Одним из доминирующих принципов в общении было подчеркнуто уважительное, доброжелательное отношение к отдельному лицу или группе лиц. Главная мотивация такого поведения заключалась в стремлении не задеть гордость и самолюбие партнера или партнеров по общению, не ущемить их достоинства невниманием, излишней фамильярностью, недостаточной почтительностью. Некая вольность в общении, шутливо‑грубоватый тон взаимных пикировок на людях был допустим только в общении друзей, представителей старшего поколения, не находящихся в отношениях свойства или родства, знающих друг друга не один десяток лет. Между родственниками и свойственниками такое поведение исключалось, считалось неуместным.

 

*   *   *

С подчеркнутым уважением младшее поколение относилось к родственникам отца и матери, к старшим членам патронимии, тухума, к любому представителю старшего поколения джамаата. Любой старший не только имел право, но и был обязан сделать замечание нарушителю установленных норм поведения. Получивший такое замечание, а также его родители и родственники воспринимали это как должное, само собой разумеющееся. Пройти мимо детей, подростков, юношей, молодых мужчин и при необходимости не призвать их к порядку, не сделать уместное замечание, не высказать по соответствующим поводам своего неудовольствия было бы в глазах общественного мнения актом недружелюбия, недоброжелательности, затаенной обиды или неприязни и даже враждебного отношения.

 

*   *   *

В разговоре, в общении со старшим исключались – в какой бы то ни было форме – проявления панибратства и фамильярности. При случайных встречах следовало спросить старшего, не нужна ли ему какая-нибудь услуга. К старшему почтительно подводили коня особым образом: младший держал коня под уздцы, разворачивал его таким образом, чтобы старшему удобно было садиться, передавал ему узду, а затем помогал сесть в седло, поддерживая правое стремя. Если старший спешивался, те же знаки внимания оказывались в обратном порядке: младший придерживал правое стремя, почтительно брал из рук седока поводья и отводил коня в сторону. Отказ от оказания той или иной услуги следовало вразумительно обосновать и найти слова извинения за вынужденный отказ.

 

*   *   *

Со старшим по возрасту надлежало говорить, не глядя в глаза, обращая взор на собеседника лишь изредка. У северных кумыков для подобных случаев сложилась своя манера держаться: младший слушал старшего, чуть склонив голову и слегка развернув ее влево.

 

*   *   *

Старшего окликать не полагалось, для осуществления акта коммуникации следовало подойти к нему, попасть в поле его зрения и потом уже спросить, готов ли он выслушать, когда и где ему было бы удобно это сделать. Окончание общения зависело от старшего: младший ждал, когда ему разрешат отойти или когда старший по возрасту отойдет сам.

 

*   *   *

В присутствии людей старше среднего возраста любые темы, касающиеся отношений полов, считались запретными. Исключались из речи вульгарные слова, сочетания и обороты. Подростки, юноши, тем более дети, при старших не смели громко разговаривать и смеяться. Жесты и мимика их сводились к минимуму, считалось недопустимым сидеть вразвалку, в позе «нога на ногу», стоять, подбоченясь, заложив руки за спину, скрестив их на груди; ковыряться в носу, копаться палочкой в зубах, почесываться, зевать, сморкаться, плевать.

 

*   *   *

Брань, высказывание оскорблений в адрес жены и рукоприкладство общественным мнением резко осуждалось. Ярлык «бьющий жену», «наносящий жене побои» (авар. «чIужу бухулев», лак. «щарссадатту») для мужчины считался унизительным, наносил ущерб его достоинству.

 

*   *   *

Адатные установления и общественные требования морально-этического плана переплетались, дополняя и уточняя друг друга, и их причинно-следственные соотношения не всегда можно установить.

Например, бревна, выловленные из реки в период половодья, лесной повал и хворост, строительный камень, добытый из карьера или собранный у реки, складывались отдельными штабелями, кучами. В таком состоянии все это могло пролежать долгие месяцы, пока хозяин не найдет время для доставки собранного домой. Вплоть до предвоенных лет у жителей сел. Аркас, Буглен, Дженгутай, Казанище, Манасаул, Кафыркумух, Халимбекаул, Эрпели, расположенных на путях, связывающих предгорья с горами и высокогорьем, имелись специальные места. Туда население выносило молоко и молочные продукты, фрукты, овощи и оставляло там безо всякого присмотра. Прохожие и проезжие, зная места расположения этих «безлюдных базаров» и имея ориентацию в местных ценах, брали здесь необходимое и оставляли соответствующую сумму денег.

 

*   *   *

Весьма характерен с этой точки зрения перечень «вещей, считавшихся среди дагестанского простонародья в прошлое время признаком счастья», составленный Гасаном Алкадари: «Верховой жеребец породы светло-серых лошадей казахского магала или светло-гнедых лошадей Карабаха; пистолет или ружье, изготовления, получившего в свое время в Крыму известность, или же медьярское оружие, изделия некого Сарали, тамошнего же; хороший кинжал, изготовленный в селении Казанище и выделанный мастером по имени либо Базалай-Али, либо Абдул-Азиз; хорасанская сабля или острая сабля выделки Исфаганского Уста-Асада, либо египетского изготовления». Список этот дан, правда, в отношении «рядового кубачинца», но с незначительными вариациями вполне подошел бы к любому узденю Дагестана.

 

*   *   *

Женщина всю свою жизнь находилась под защитой и покровительством отцовского дома, отцовской родни, тухума, всегда готовых выступить на ее защиту в случае чрезмерных притеснений в ее новой семье. Не оставалась в стороне в подобных случаях и материнская родня. Значительная часть внутритухумных, межтухумных и межджамаатских конфликтов, столкновений и других серьезных неурядиц происходила из-за обиды, нанесенной женщине.

 

*   *   *

В межтухумных, межобщинных столкновениях, когда кварталы или селения целиком находились на «военном положении», женщины свободно передвигались и по селению, и выходили за пределы его, будучи абсолютно уверенными, что вражда их непосредственно не коснется.

Полевой материал изобилует сведениями, что, объединив усилия, женщины примиряли враждующие тухумы или джамааты. Так было снято напряжение между годоберинскими тухумами МичIибе и Пашабе, бежтинскими тухумами Гамолал и Анжолал, между тухумами Букьали в сел. Эреси и Юсупали в сел. Кьарах у багулалов и др.; вмешательство женщин предотвратило кровавое столкновение каратинцев и ахвахцев, гидатлинцев и бежтинцев, бежтинцев и тлядальцев и др.

 

*   *   *

Примерно до начала – середины XIX в. в горах Дагестана удерживался обычай, согласно которому группа мужчин стоя приветствовала проходящую мимо уважаемую пожилую женщину, а также недавно овдовевшую или потерявшую близкого человека чью-то жену, мать, сестру, близкую родственницу преследуемого или находящегося в изгнании кровника.

 

*   *   *

У тиндинцев считалось недопустимым участие мужчины в увеселительных собраниях, если у него серьезно больна жена. Даже зайти к другу, соседу, посидеть на годекане он мог лишь ненадолго.

 

*   *   *

Согласно принятым в обществе нормам, двое или более негромко беседующих мужчин должны были повысить голос, если мимо проходила молодая женщина или девушка. Чтобы она могла убедиться – говорят не о ней.

 

*   *   *

Выяснение отношений, ссоры, брань в присутствии женщин приравнивались к бесхарактерности, малодушию. Совершенно не допускалось употребление бранных слов и выражений, скабрезностей, двусмысленных шуток и намеков, если женщина, группа женщин могла все это слышать.

 

*   *   *

Критические высказывания в адрес девушки или женщины допускались в группе мужчин лишь в том случае, если здесь же присутствовал отец, дядя, муж, брат этой женщины.

 

*   *   *

У народов Южного Дагестана считалось, что мужчине долго идти по дороге в непосредственной близости от впереди идущей женщины неприлично. По местным этическим нормам следовало подождать, пока женщина отойдет на значительное расстояние и только потом продолжить свой путь, либо со словами извинения («Извини, я очень тороплюсь») перегнать женщину, обойдя ее с левой стороны.

 

*   *   *

Мужчина, опорочивший себя в глазах общества недостойным поступком (воровством, проявлением малодушия, жадности и проч.), у гунзибцев подвергался бойкоту со стороны женщин и, прежде всего, со стороны близких родственниц. Пока административное (старейшина, староста) или духовное (дибир, мулла) лицо публично не снимало с провинившегося его вину, женщины вели себя так, будто человека и вовсе не существует.

 

*   *   *

О чем-то спросить, в чем-то проинформировать группу женщин мужчине разрешалось лишь в том случае, если в группе находились его мать, жена, сестра; при этом мужчина обращался только к «своей» женщине.

 

*   *   *

У северных кумыков мужчина, заметив идущую навстречу молодую женщину или девушку, не состоящую с ним в родстве, заворачивал в первый попавшийся переулок, либо строил свой маршрут таким образом, чтобы между ними оставалось как можно больше пространства. Тем самым он избавлял ее от соответствующих манипуляций: по этическим нормам она должна была пройти как можно дальше от встречного мужчины.

 

*   *   *

У южных (кайтагских) кумыков мужчина при разговоре с молодой женщиной или девушкой должен был смотреть в сторону и вниз, чтобы не создалось мнение, что он разглядывает собеседницу.

 

*   *   *

Приближаясь к группе работающих или отдыхающих женщин, мужчина должен был обойти их стороной. Если это было невозможно, пеший мужчина, приблизившись к группе и поприветствовав ее, просил простить его за причиняемое беспокойство и спрашивал разрешения пройти мимо. Всаднику в подобной ситуации достаточно было спешиться, коротко поприветствовать женщин, пройти мимо собравшихся и сесть на коня, уже миновав группу.

 

*   *   *

Приблизившийся к двум и более беседующим женщинам, мужчина должен был подождать, пока на него обратят внимание и спросят, что ему нужно. Только после этого мужчина обращался с вопросом, предложением, просьбой к отдельной женщине или ко всей группе: перебивать их беседу считалось неприличным.

 

*   *   *

В случаях, когда отец по отношению к сыну или дочери допускал несправедливость, ошибочно выговаривал, заблуждался в отношении намерений или действий своих детей, отстаивать правоту и свою невиновность последним предписывалось спокойно, мягко, ненавязчиво. Полагалось дать остыть отцовскому гневу, выждать, когда он успокоится и только после этого объясниться с ним. Делать это надо было, оставшись с ним наедине. О присутствии в подобной ситуации постороннего, не являющегося членом семьи, и речи не могло быть.

 

*   *   *

Сын или дочь, в обход традиции, в отсутствие отца могли себе позволить оспорить исходящие от матери распоряжения, решения, открыто выразить свое недовольство, настаивать на своей правоте, невиновности и т. д. Однако даже в этих случаях, как правило, за матерью оставалось последнее слово.

 

*   *   *

Отойти ко сну, когда мужа нет дома, для жены считалось недопустимым: полагалось за какими-то домашними хлопотами, рукодельем и проч. дождаться его возвращения. Весьма характерна в этом отношении притча, записанная нами в 1986 г. в с. Кидеро (цезы) у 70‑летней Саитбековой Написат.

Собираясь накормить ужином запоздавшего на годекане мужа, жена нечаянно сломала деревянную ложку.

«Не расстраивайся», – сказал муж и, повозившись в своем углу, достал оттуда перед изумленной женой деревянный черпак, дуршлаг и десяток ложек.

«Откуда это?» – спросила жена.

«Вот ты меня часто упрекаешь, что я каждый вечер допоздна засиживаюсь в компании мужчин. Как видишь, пока ты дома бездельничала, я там кое-что делал».

Ничего не ответив на слова мужа, жена вынесла из другой комнаты огромный мешок и молча вывалила перед ним груду великолепно орнаментированных шерстяных носков.

«Откуда это?» – пришла очередь изумляться мужу.

«А это результат моего безделья, пока ты засиживаешься в мужской компании», – последовал ответ.

 

*   *   *

Разговоры о муже и тем более о жене по существующим этическим нормам сводились к минимуму. Несколько менее жестко, но те же этические рамки соблюдались мужчиной в отношении дочери, сестры, любой родственницы. Хвалебные речи в адрес супруга или супруги считались неуместными: если в первом случае это расценивалось как нарушение элементарных поведенческих норм, то во втором рассматривалось как верх неприличия.

 

*   *   *

Говорить хвалебное о супруге женщина могла только в плаче по поводу его смерти. Отсюда и лакское проклятие: «Да услышим мы твои восхваления в адрес мужа!» Похвалу в адрес мужа, сына, отца, брата женщина воспринимала сдержанно, не проявляя видимого удовольствия, переводя разговор на шутливый тон. Реакция мужчины в подобных ситуациях была острее: он высказывал крайнее смущение, уверял собеседников, что они переоценивают качества упоминаемого, просил переменить тему разговора или покидал своих собеседников. Исключение делалось в отношении людей умерших, но и здесь ближайший родственник только молча слушал, участия в разговоре не принимал.

 

*   *   *

Отношение детей, малолетних и взрослых к дедам и бабкам было более открытым, сердечным, гораздо менее сдержанным, чем к родителям. Выказывая по отношению к ним уважение и глубокое почтение, внуки в то же время были с ними откровенно ласковыми и в ответ получали такую же ласку. Дед, держащий на коленях внука, внучку, утешающий успокаивающий, развлекающий их, – обычное явление для горцев Дагестана. Этические нормы поведения у кумыков и в этом отношении были несколько жестче. Очень часто деды и бабки были поверенными в каких-то личностных, «секретных» устремлениях и чувствах своих внуков и выступали в качестве посредников – защитников их интересов перед родителями.

 

*   *   *

Особое положение занимал дядя по матери. У некоторых народов Западного Дагестана (тиндинцы, багулалы, чамалалы, хваршины) имя для новорожденного (правда, согласовав этот вопрос с его отцом) выбирал брат матери.

У северных кумыков родители новорожденной, желающие назвать ее Кистаман («къыз таман» – «хватит девочек»; имя чаще всего давалось в тех случаях, когда у супругов рождались одна девочка за другой), брали на это символическое разрешение у старшего брата супруги. Так же обстояло дело у самурских лезгин в отношении имени Бесханум (в том же значении).

По обычаям гидатлинцев оружие, а по возможности и коня, в год совершеннолетия племянника дарил ему дядя по матери. По обычаям жителей отдельных лакских селений (Варай, Дучи, Иниша, Курла), а также населения Сюргинсого участка, он же возглавлял процессию сватов со стороны своего племянника. В лакском селе Балхар сохранились речевые обороты, в которых неумение, нерасторопность, невоспитанность и прочие недостатки молодого человека ставились в вину дяде по матери. Обвиняя его в неловкости, в незнании и неумении, балхарцы говорили: «Проклятье твоему дяде по матери, ты топор в руках держать не умеешь! (плохо сидишь верхом, не проявляешь сообразительности, проявляешь невоспитанность и др.)»

 

http://journaldag.ru/294-marat-luguev-nauka.html



    Новости по теме



    20 Онлайн