26 апреля исполнилось тридцать лет событию, которое до сих пор остается кровоточащей раной в истории афганской войны.
26 апреля 1985 года горстка советских военнопленных, заточенных в пакистанском лагере Бадабер, сумела захватить оружейный арсенал моджахедов и целые сутки вела бой с превосходящими силами противника. А когда кончились патроны, восставшие подорвали себя, завоевав свободу ценою жизни. Вместе с ними взлетело на воздух огромное количество боеприпасов, предназначавшееся для войск мятежников. Этот жертвенный подвиг, по сути, спас многих солдат и офицеров 40-й армии от гибели. Сколько было участников восстания, и какие они носили имена, доподлинно до сих пор никто не знает.
Их поиском много лет занимается Комитет по делам воинов-интернационалистов, возглавляемый Героем Советского Союза генералом Русланом Аушевым.
Главная задача, которую он ставит перед каждой поисковой экспедицией, выезжающей в Афганистан, установить имена героев, поднявших восстание в душманском плену на территории Пакистана в лагере Бадабер.
Все эти годы считалось, что свидетелей этого подвига вообще не осталось в живых.
В 2006 году сотрудникам Комитета воинов-интернационалистов удалось разыскать человека, который был свидетелем той далекой драмы…
КОРАН ПОД ДУЛОМ АВТОМАТА
Носиржон Рустамов оказался в плену на восьмой день службы в Афганистане. В октябре 1984 года, когда их мотострелковый полк был на боевом выходе, отделение Рустамова заняло блок-пост возле кишлака Чорду, чтобы перекрыть горные тропы, ведущие к аэродрому. Той же ночью на них напало больше тридцати моджахедов. Для многих, в том числе и для Носиржона, это был первый и последний бой. От девяти бойцов осталось трое — Рустамов и еще двое солдат-азербайджанцев, имена которых он не запомнил. Они спустились на равнину и до утра решили отсидеться на картофельном поле, так как не знали, в какой стороне свои.
— Мы думали, что утром к нам придут на выручку — стрельбу в горах слышно далеко, вспоминает Рустамов. — Но на рассвете нас окружили моджахеды и пинками погнали к полевому командиру Парвону Маруху. Он заставил нас раздеться, чтобы проверить, кто из нас был мусульманином, а кто нет.
Азербайджанцев Рустамов больше не видел, а его самого отправили в Пешавар, где были учебные базы моджахедов, замаскированные под лагеря афганских беженцев. Дорога через перевал заняла семь суток — шли по ночам, днем отсиживаясь в пещерах. В Пешаваре Рустамова представили лидеру партии ИОА (Исламского общества Афганистана) Бурхануддину Раббани, предки которого были из Самарканда.
— Он задавал вопросы на узбекском языке, — вспоминает Рустамов, — и потом дал команду разместить меня во дворе инженера Аюба, где я должен был изучать основы ислама. Четыре недели я учил Коран под дулами автоматов, а потом мне завязали глаза и отправили в лагерь Зангали — туда, где через несколько месяцев началось восстание …
Из досье «Совершенно секретно»: На территории Пакистана в 1984 году существовало несколько лагерей афганских беженцев, в которых были организованы учебные центры для подготовки моджахедов. Учебный центр имени святого Халеда ибн Валида размещался в лагере рядом саэродромом Бадабер, откуда в 1960 году в сторону советской границы взял курс самолет-шпион «У-2», пилотируемый американским летчиком Пауэрсом. Эта база принадлежала партии «Исламское общество Афганистана», начальником центра был майор пакистанской армии Куратулла, имевший шесть американских советников. Каждые полгода учебный центр выпускал 300 моджахедов. Общая площадь базы —полтысячи гектаров, на ней, кроме палаточного лагеря, имелось еще несколько складов с оружием и подземные тюрьмы. О том, что в этих казематах держали советских военнопленных, знало только несколько человек. Всем пленникам, независимо от национальности, давали мусульманские имена. И силой заставляли изучать законы шариата.
Повязку с глаз ему сняли в подвале, где, кроме Рустамова, держали еще двух пленников — офицеров армии ДРА. Через неделю в камеру к Носиржону спустился начальник охраны по имени Абдурахмон, никогда не расстававшийся с плеткой, в хвост которой были вплетены кусочки свинца.
Он предложил ему перейти в соседнюю камеру к пленным «шурави», чтобы веселее было, но Рустамов отказался, поскольку очень плохо говорил на русском языке.
Так он узнал, что в лагере, кроме него, находятся еще десять советских военнопленных. Все они занимались строительством крепостных стен из глины, которую тут же месили босыми ногами, закладывали в формы и после обжига получали кирпичи. Пленные глазели на Носира с интересом, пытались его расспрашивать, но он не понимал и половины из того, о чем они говорили.
— Потом в камеру пришел мулла и спросил, почему я не иду к русским, — вспоминает Носир. — У тебя будет свободный режим, как у них. Они готовятся к джихаду, и ты тоже можешь стать моджахедом.
Мулла, как выяснилось, пудрил мозги Рустамову, потому что в считанные дни в лагере должен был появиться Раббани. Надо было показать лидеру ИОА, что земляк его предков уже готов встать под зеленое знамя ислама. Но не вышло. Когда приехал Раббани и потребовал его к себе, Рустамов заявил своему духовному отцу, что его джихад — это молитва, а слово сильнее пули. Пораженный мудростью пленного, Раббани не нашелся, что ответить, и приказал по-прежнему держать того за решеткой.
А вечером охрана жестоко всех избила. Ее начальник Абдурахмон прошелся своей страшной плеткой по каждому, разрывая в кровавые клочья рубахи. Рустамов стонал от боли, когда к нему в камеру приволок свой матрас Исломутдин. Блестя хитрыми глазами, он сказал, что ему поручено обучать непокорного узника Корану, персидскому и арабскому языкам. Общались они на фарси, который Рустамов уже немного знал.
Именно Исломутдин и шепнул Рустамову, чем вызвано зверство караула — одному из советских пленников удалось спрятаться в цистерну водовозки и сбежать из лагеря. И сейчас со дня на день надо ждать инспекции пакистанских властей, которые не хотят быть втянутыми в войну с Советским Союзом. Если они найдут на территории лагеря пленников, то обязательно передадут их нашему посольству.
— Инспекция была, — говорит Рустамов, — но нас Раббани приказал спрятать в другом месте, а как только проверка закончилась, всех пленных снова вернули в лагерь …
Очевидно, весть о том, что на территории Пакистана в лагере под Бадабером удерживают советских узников, все-таки просочилась дальше Исламабада. Рустамов считает неслучайным тот факт, что, буквально через месяц после бегства одного из них, в лагерь попадает очередной советский военнопленный …
МАТЧ СМЕРТИ
С первого дня, как за спиной новичка хлопнула дверь тюремной камеры, пленные почему-то сразу воспрянули духом. Физически крепкий и выносливый, высокого роста, с прямым и пронзительным взглядом, он всем своим видом внушал страх моджахедам, дерзил им, всячески демонстрировал перед ними свое превосходство. Рустамов никогда не слышал русского имени этого человека, но в тюрьме его все называли Абдурахмоном.
— Он был старше всех нас лет на десять, — вспоминает Рустамов, — и вел себя, как офицер, никого не боялся…
Первое время Абдурахмон ото всех скрывал, что в совершенстве владеет приемами восточных единоборств. Но умение это требует ежедневных утомительных тренировок, без которых мастерство быстро улетучивается. И вот однажды, не выдержав, просто так, даже как-будто бы на спор, он предложил одному из охранников ногой разбить лампочку на потолке. Или хотя бы дотянуться. Тот, как ни старался, ничего не смог сделать. Неудивительно лампочка висела на высоте двух с половиной метров.
И тогда Абдурахмон показал то, что, наверное, было не по силам даже легендарному Брюсу Ли: сев на корточки и сжавшись, как пружина, он, выпрямляясь, ногой в прыжке виртуозно ударил в лампочку и та, взорвавшись сотнями стеклянных брызг, осыпалась прямо на голову опешившему охраннику.
Со всего лагеря набежали моджахеды, чтобы посмотреть на странного русского пленника.
— Ну что, повторить? – угрожающе ухмыляясь, спросил у них Абдурахмон.
Пришел начальник охраны и, теребя хвост плетки, распорядился заковать Абдурахмона в кандалы. На всякий случай.
Рассказывая об этом, Рустамов вспомнил еще одну важную деталь, характеризующую непростую обстановку в лагере. Накануне восстания, буквально за несколько дней, Абдурахмон вызвал на поединок командира охраны лагеря. По иронии судьбы, того тоже звали Абдурахмоном. Упитанный и крепкий, никогда не расстающийся со своей свинцовой плеткой, он держал в страхе весь лагерь. Абдурахмон предложил ему померяться силами с условием, что если он одержит победу, русские получат право сыграть в футбол с моджахедами. Если нет, то он готов выполнять любые условия охраны — носить кандалы, сидеть в камере.
Схватка была короткой. Абдурахмон, пользуясь случаем, решил отомстить лагерному надзирателю за всех сразу, и бросил командира моджахедов через себя с такой силой, что тот даже заплакал от боли и стыда. Наши пленные, стоявшие на незначительном у далении от места поединка, стали подпрыгивать и рукоплескать от радости, как дети. Они впервые почувствовали свое превосходство над этим мрачным лагерем и теми, кто здесь их держал.
Отряхнувшись от песка и вытирая кровь со щеки, начальник охраны поднялся с земли и спросил с ненавистью:
— А вдруг вы разбежитесь во время матча?
— Смотрите сами не разбегитесь, — по-русски ответил ему Абдурахмон, и потом уже на
фарси добавил, что это в их планы пока не входит.
На футбольный матч болеть за моджахедов собрались почти все курсанты учебного центра. Видимо, это и было целью Абдурахмона — посчитать, какое количество может представлять их вероятный противник, когда в лагере поднимется восстание. За наших болеть было некому, кроме Рустамова, которого не взяли в команду, так как он не умел играть в футбол, и Исломутдина — тот сам не хотел выступать против моджахедов.
Несмотря на то, что нашим изможденным и измученным игрокам не дали возможности даже потренироваться, футбольный матч закончился с разгромным счетом 7:2 в пользу советских военнопленных. Четыре мяча забил лично Абдурахмон. Это был действительно знаменательный матч, как легендарная игра истощенных и ослабленных спортсменов киевского «Динамо» с командой фашистов в оккупированной столице Украины в 1941 году. Которая тоже закончилась победой наших футболистов.
После этого случая моджахеды, не вынеся морального поражения, ужесточили условия содержания наших пленных. Они словно что-то предчувствовали. А в камеру к Рустамову перевели еще одного — казаха по имени Канат. Тот сошел с ума от ежедневных издевательств и тяжелой работы, выл по собачьи, грызя стены и рвясь на свободу. Жить ему оставалось три дня.
ШЕСТЬ ЧАСОВ СВОБОДЫ
Примерно за полтора месяца до восстания в лагерь завезли большое количество оружия — в основном, это были ракеты для реактивных минометов, и гранаты для гранатометов, а также автоматы Калашникова, пулеметы, пистолеты ТТ — всего 28 грузовиков. Абдурахмон, подставляя плечо под ящик с выстрелами для гранатометов, подмигнул:
— Ну что, мужики, теперь есть чем воевать …
Автоматов они тогда выгрузили — на целый полк. Только стрелять нечем — боеприпасы должны были завести позднее.
Каждую пятницу моджахеды заставляли их чистить завезенное в лагерь оружие, хотя особой необходимости в этом не существовало — переложенное вощеной промасленной бумагой, оно могло храниться здесь вечно. Кто-то из наших тогда заметил, что по пятницам, в святой для мусульманина день, в крепости, кроме охраны, никого не оставалось — моджахеды уходили на молитву в мечеть. Возможно, это обстоятельство и натолкнуло Абдурахмона на мысль, что именно пятница — самый удобный день для восстания.
Осталось только дождаться, когда завезут боеприпасы.
Рустамов помнит, что прошло четыре или даже пять пятниц, прежде чем пригнали грузовики с ящиками, набитыми патронами для ДШК и автоматов. Разгружая их, наши не могли скрыть радости, что наконец-то дождались боеприпасов. То есть морально они давно уже были настроены на выступление против моджахедов. Не хватало только повода.
Поводом для восстания послужил факт надругательства моджахедов над пленным по имени Абдулло, который имел свободный режим содержания и мог возвращаться в камеру, когда хотел. Он был электромонтером, хорошо говорил на дари, и имел много друзей среди курсантов лагеря и некоторых командиров. Кстати, накануне восстания в лагере был очередной выпуск, и праздник по этому случаю затянулся допоздна. Абдулло, вернувшись в камеру в полночь, пожаловался Абдурахмону, что над ним надругались, и тот получил долгожданный повод для выступления против моджахедов.
На следующий день, во время послеобеденной молитвы, когда в крепости оставался один охранник (обычно их было двое — у ворот, и на крыше склада с оружием), внезапно пропало электричество в мечети — перестал работать бензогенератор, который был на первом этаже помещения, где содержались наши пленные. Охранник спустился с крыши проверить, что случилось. Подошел к генератору, и был тут же оглушен Абдурахмоном. Он завладел его автоматом, запустил генератор и дал ток в мечеть, чтобы моджахеды не догадались, что происходит внутри крепости. Другие восставшие в это время заблокировали ворота, придушив и затащив вовнутрь второго охранника.
Абдурахмон выстрелом сбил замок с дверей арсенала, и наши стали затаскивать на крышу оружие и ящики с боеприпасами. Руководитель восстания всех предупредил, что если кто-то попытается сбежать, то он его лично пристрелит. Среди восставших не было только Абдулло. С утра его вызвали к начальнику лагеря, и он не вернулся к моменту начала восстания. Из камер выпустили на свободу офицеров афганской армии, которые тут же присоединились к восставшим. Правда, Рустамов утверждает, что на крыше видел только русских.
Исломудин, помогавший таскать ящики с патронами на крышу, выбрал удобный момент, и незаметно ускользнув, сбежал к моджахедам сообщить, что русские подняли
восстание. В это время Абдурахмон выпускал из ДШК длинные очереди над мечетью, требуя от моджахедов отпустить Абдулло.
— Тра-та-та-та, — Абдулло! — воспроизводит очереди пулемета и крики Абдурахмона Рустамов. — Тра-та-та-та, — Абдулло! — Он долго так кричал, но Абдулло они все-таки отпустили.
Восставшие встретили его радостными криками. Тот взял автомат, занял свое место на крыше среди остальных и сел набивать патронами магазин.
Моджахеды испугались, что русские сейчас потребуют привести к себе на крышу Исломутдина и Рустамова, и, пробравшись с тыльной стороны в крепость, вытащили их и еще двух «бабраковцев» из подвала и заставили ползти в поле, где уже была приготовлена глубокая яма. Потерявший рассудок казах по имени Канат остался в подвале. Он погибнет, но будет единственным, чье тело останется целым. Всех остальных после взрыва будут собирать по кусочкам.
— Мы сидели в яме и слушали звуки выстрелов, пытаясь понять, что происходит, говорит Рустамов. — Выглядывать было опасно. Я сидел молча, а Исломудин ныл, что его теперь точно расстреляют, крутил в руках четки и молил Аллаха о спасении.
По версии Рустамова, восстание длилось всего несколько часов, так как Абдурахмон объявил всем, что лучше умереть в святой для мусульманина день — пятницу, когда аллах принимает в рай всех право верных. В 16 часов в лагерь приехал на джипе Раббани и стал уговаривать восставших сложить оружие, обещая выполнить все их требования пригласить советского посла и представителей Международного Комитета Красного Креста.
Но моджахеды к этому времени уже начали вести штурм арсенала. Среди них появились первые потери, и никто из них Раббани уже не подчинялся.
Стояла отчаянная стрельба, минометные разрывы перемежались очередями из крупнокалиберного пулемета и треском автоматных очередей. Наши пытались выйти в эфир с помощью радиостанции, захваченной у моджахедов, но принял ли кто их сигнал о помощи, мы вряд ли когда узнаем. Наверное, все-таки нет.
В 19 часов, по приказу Раббани, моджахеды подкатили пушку, и Абдурахмон, не дожидаясь ее выстрела, подорвал арсенал ручной гранатой. Рустамов не видел, как это было, но утверждает, что взрыв случился на закате, так как их потом всю ночь заставляли разбирать завалы и хоронить погибших. На следующий день его и Исламутдина перевели в другой лагерь …
Досье «Совершенно секретно»:
Из донесения главному военному советнику
в Афганистане генералу армии Саламанову Г И: «23 мая 1985 года из Пакистана прибыл агент … , имевший задачу добыть данные о происшествии в лагере афганских беженцев Бадабера. О выполнении разведывательного задания источник доложил следующее: 26 апреля в 21:00, когда весь личный состав учебного центра был выстроен на плацу для совершения намаза, бывшие советские военнослужащие сняли шесть часовых у складов артвооружения (АВ) на сторожевой вышке и освободили всех пленных. Полностью реализовать свой замысел им не удалось, так как из числа советских военнослужащих по кличке Мухаммад Ислам в момент восстания перебежал к мятежникам.
В 23:00 по приказу Б. Раббани был поднят полк мятежников Халеда-ибн-Валида, позиции пленных окружены. Лидер ИОА предложил им сдаться, на что восставшие ответили категорическим отказом. Они потребовали выдачи сбежавшего солдата, вызвать в Бадаберу представителей советского или афганского посольств.
Раббани и его советники приняли решение взорвать склады АВ и уничтожить таким образом восставших. В 8:00 27 апреля Раббани приказал открыть огонь. В штурме, кроме мятежников, участвовали артиллерийские подразделения и боевые вертолеты пакистанских ВВС. После нескольких артиллерийских залпов склады АВ взорвались. В результате взрыва погибли: 12 бывших советских военнослужащих (имена, звания не установлены); около 40 бывших военнослужащих ВС Афганистана (имена не установлены); более 120 мятежников и беженцев; 6 иностранных советников; 13 представителей пакистанских властей. По данным источника до правительства Зияуль-Хака доведено, что восставшие пленные сами подорвали себя на складах АВ.
Полковник Ю. Тарасов. 25 мая 1985 года. (Из очерка журналиста «Красной звезды» А. Олейника «тайна лагеря Бадабера»)
«МАМА, Я УСТАЛ»
Освободился Носиржон Рустамов из афганского плена в 1992 году, когда в Исламабад в составе российской делегации прилетали Руцкой и Хасбулатов. Его забирал отец, которого сейчас уже нет в живых.
Рустамов к тому времени свободно разговаривал на всех языках Центральной Азии — дари, пушту, урду. Коран читал на арабском и знал его наизусть. Единственное, что он тогда взял с собой в дорогу, был паколь — традиционный головной убор у жителей северных провинций Афганистана.
Тот самый, в котором на всех портретах изображают Ахмад Шах Масуда. Однако до Узбекистана паколь этот Рустамов так и не довез. Руцкой выпросил его в аэропорту на память о мятежном Афгане, в котором сам когда то побывал в неволе.
Найти бывшего военнопленного спустя 15 лет удалось только при содействии спецслужб республики и бывшего подполковника КГБ СССР Музаффара Худоярова, который много времени и сил потратил, чтобы вытащить Рустамова из нищеты и вернуть его к нормальной жизни.
Дело в том, что после освобождения из плена, Носиржон долгое время мыкался без работы, голодал и однажды вляпался в неприятную историю, попытавшись обменять на хлеб краденый электросчетчик. Из тюрьмы он вышел только в 2006 году, поэтому о его участии в восстании наших военнопленных Рашиду Каримову, заместителю руководителя международного отдела Комитета по делам воинов-интернационалистов, удалось узнать лишь недавно. Да и то роль Рустамова в этих событиях была под сомнением — он утверждал, что находился не в Бадабере, а в лагере под названием Зангали. Что и вызвало поначалу путаницу. Мы тогда не знали, что этот лагерь у местных жителей именно так и назывался.
На снимках предполагаемых участников восстания, отправленных ему для опознания, Рустамов вообще никого не вспомнил. И тогда автор этих строк рискнул отправиться к Рустамову в Ферганскую область. Состоялась эта поездка в апреле 2007 года, заодно Комитет поручил мне отвезти юбилейные медали для наших узбекских ветеранов-афганцев.
И вот мы с Рустамовым во дворе его небольшого дома. Он снимает с себя пиджак, надетый на голое тело. Афганский плен оставил у него на каждом плече печати татуировок. Слева — пышная роза в обрамлении латинских букв: «AFGНANISTAN». Справа — рука с факелом, под которым много лет назад было выколото по-русски: «Мама, я устал».
— Эту наколку мне Коля из Панджшера сделал, — гордо поворачивается он ко мне правым плечом. Правда, русские буквы давно уже заштрихованы чьей-то иглой. Когда и кого он об этом попросил, Рустамов не говорит. Сам я не спрашиваю, ПОСКОЛЬКУ понимаю, что провести восемь лет среди моджахедов с русским словом «мама» на правом плече не смог бы никто.
— В Бадабере наколки делал? — пытаюсь уточнить.
— Нет, в Джелалабаде, после восстания. Коля в Бадабер не был. Он Америка поехал.
Говорил, там родственники ждут …
Я достаю ноутбук и ставлю диск с фильмом французских документалистов, в котором Ахмад Шах Масуд по-отечески наставляет долговязого русского парня в зеленой вязаной кофте. Тот пожимает всем руки и, кланяясь, поворачивается к навьюченному узлами ишаку — самому популярному транспортному средству в Панджшерском ущелье. У Рустамова захватывает дух:
— Вот он, Коля! Коля из Панджшера … — как заклинание, снова повторяет он и переходит на узбекский, торопясь мне что-то объяснить. Затем достает из кармана мятую пачку с сигаретами и идет во двор. И тут до меня доходит, что в этом парне на ишаке Рустамов узнал Колю, который наколол ему факел на правое плечо в лагере под Джелалабадом в 1986 году.
Тут впору закурить и мне. Потому что на экране ноутбука в душманских шароварах и вязаной зеленой кофте по Панджшерскому ущелью разгуливал Николай Саминь. По списку пакистанской стороны, переданному нашему МИДу в начале 90-х, он якобы погиб при восстании советских военнопленных в лагере Бадабер 27 апреля 1985 года.
Если же верить Рустамову, то получается, что Саминь не только не участвовал в восстании, но даже в Бадабере никогда не был. Так кто же там был, кроме Рустамова?
ФОТОГРАФИЯ ИЗ БАДАБЕРА
Ключом, открывшим Рустамову дверь в прошлое, оказалась фотография, сделанная в том самом Бадабере, которую в Комитет передала американская комиссия по военнопленным еще в начале 90-х годах: в брезентовой палатке от палящего пакистанского солнца укрылись три унылые фигуры в одинаковой униформе песочного цвета и женщина в шелковой юбке — с педикюром и шариковой ручкой. Вид для мусульманской страны, мягко говоря, довольно вызывающий. Рядом с ней – советские военнопленные – три человека.
— Это Абдурахмон! .. — уверенно тычет пальцем в снимок Рустамов, указывая на Николая Шевченко. — А это Исломутдин! Он перетаскивает палец на улыбающегося бородача. – Исломутдин мне наколку сделал на груди, когда нас после восстания перевели в джелалабадский лагерь!..
— А это — Абдулло, монтер! – Рустамов тычет пальцем в третью фигуру на снимке. Я переворачиваю фотографию и читаю фамилию третьего военнопленного – Басаев. Почему Басаев? Такого человека нет в нашем списке пропавших без вести.
В центре снимка — Людмила Торн, бывшая советская гражданка, приехавшая в Пакистан от лица американской общественной организации «Freedom Нous» и — наши афганские пленники. Человек, сидящий слева от нее, представился тогда Арутюняном, а тот, кто справа — Матвеем Басаевым. Как потом оказалось, это были вымышленные фамилии. Арутюнян на самом деле был Варваряном, а Басаев — Шипеевым.
Значит, они решили обмануть американскую журналистку? Зачем? Это же единственная возможность подать сигнал своим родственникам, которые там, в Союзе, страдают от неизвестности. Может, ребятам внушили, что их семьи будут преследовать власти? Плен, согласно воинского устава, приравнивался едва ли не к измене Родине. «Если же я нарушу свою клятву, гласил в то время текст воинской присяги, — то пусть меня покарает всеобщая ненависть и презрение трудящихся … »
Единственный, кто не стал скрывать свою фамилию — угрюмый бородач в глубине палатки. Это был Николай Шевченко, завербованный Киевским областным военкоматом для работы водителем в составе ОКСВ в Афганистане. По данным Комитета, захвачен в плен отрядом Исмаил Хана на трассе Термез — Герат в 1982 году.
В ногах у Людмилы Торн лежит магнитофон, на который она записала тогда интервью с нашими пленными. О чем они ей говорили, мы узнали спустя 25 лет, когда по просьбе Руслана Аушева американцы передали нам записку, в которой подробно рассказывается про каждого, с кем 30 августа 1983 года удалось встретиться журналистам из США. Итак, слово Людмиле Торн:
« Во время моей поездки в Пешавар в августе-сентябре 1983 года, я побывала также и в лагере Бадабер. Это было утром, во вторник 30 августа, и там я разговаривала с Михаилом Арутюняном, Николаем Шевченко и Матвеем Басаевым (чье настоящее имя, как недавно сообщил мне Рашид Каримов, было Владимир Шипеев).
Я поехала в лагерь с группой телеоператоров одной из информационных программ, пользующейся большой популярностью. Как только мы приехали в лагерь, находившийся на отшибе, сразу же стало ясно, что он использовался в качестве склада вооружений и боеприпасов. Везде, куда бы я ни посмотрела, я видела минометы, винтовки, гранаты и ящики с патронами и другими боеприпасами. Абдул Рахим (Abdul Rahim), представитель партии «Джамиат» (Jamiat), который сопровождал нас, потребовал, чтобы никто не курил.
Он провел нас в большую палатку, в которой находились 5-6 моджахедов, сидевших на полосатом одеяле, а также трое молодых людей, которые явно не были похожи на афганцев. Они были одеты в брюки и рубашки защитного цвета. На них не было обуви, поскольку было очень жарко. Когда мы начали говорить по-русски, то мне пришлось быстро всё переводить на английский язык.
Самому молодому из группы, Матвею Басаеву, было 19 лет, хотя он выглядел еще моложе. У него были коротко остриженные волосы и большие голубые глаза. Родом он был из Чебоксар. 24-летний Арутюнян был из Еревана, а 26-летний Шевченко – из Киева.
Шевченко сразу сообщил нам, что находился в Афганистане в качестве гражданского специалиста. Он был водителем небольшого грузовика, на котором развозил продукты и сигареты для воинских частей. Николай был женат, дома у него была маленькая дочь. По словам Николая, он поехал в Афганистан, чтобы заработать немного денег для своей семьи. Кроме того, добавил Шевченко, он думал, что в этом была некая «романтика». Но всё оказалось не так, его захватили в плен партизаны, когда он сидел в своем грузовике в районе Герата. Шевченко признался мне, что в момент пленения был выпивши. Неожиданно его ударили по голове, а когда он пришел в сознание, то обнаружил себя привязанным к столбу, а вокруг стояли моджахеды.
Вполне объяснимо, что Николай хотел вернуться домой, и я стала убеждать Рахима попытаться обменять его на кого-нибудь из пленных афганцев. На тот случай, если бы это сделать не удалось, Шевченко передал мне записку (копия прилагается), содержавшую просьбу о предоставлении политического убежища в США. Вместе с тем, он все время говорил в телекамеру: «Я просто хочу вернуться домой».
Арутюнян работал на строительстве в Кабуле. Он сознался в том,что продавал строительные материалы (например, асфальт и бетон) местным афганцам. Он знал, что если его поймают на этом, то посадят в тюрьму, однако совесть его по этому поводу не мучила. Кроме того, у Арутюняна, произошел какой-то серьезный конфликт с его старшим лейтенантом. Однажды, когда их колонна попала в засаду, устроенную моджахедами, он скрылся, оставив свою часть.
Арутюнян сказал нам, что война в Афганистане была ужасной, и он не мог больше этого выносить. «А афганцы оказались нормальными людьми, совсем не такими, как нам рассказывали», сказал он, добавив: «Им надо дать возможность самим решить свои проблемы». По словам Арутюняна, в Советском Союзе он был православным христианином, однако теперь стал мусульманином, и его новое имя было Мохаммад Ислам. Казалось, он говорил искренне, но, учитывая обстоятельства, я немогла понять, можно ли полностью верить таким заявлениям.
Матвей Басаев служил в аэропорту Кабула. Он ушел с поста, прослужив всего месяц. «Это было глупо», сказал он, хотя причиной его ухода из части была дедовщина. «Они плохо со мной обращались, и однажды я просто ушел в какую-то деревню неподалеку», сказал он.
У Матвея было приятное невинное лицо, и я представила, как все произошло. К тому времени он находился среди бойцов афганского сопротивления уже восемь месяцев. Он сказал, что тоже считает себя мусульманином, добавив, что хотел бы остаться с моджахедами. Однако эти слова звучали неискренне. Несколько раз я незаметно вставляла в свои реплики вопрос на русском языке о том, правда ли это. Он пристально посмотрел на меня и ничего не сказал. Я чувствовала, что Матвей говорил то, что от него хотели услышать люди, взявшие его в плен. Это было нужно ему для того, чтобы выжить.
Позже в итальянском журнале я видела фотографию Матвея, Арутюняна и еще одного пленника, которого я не узнала. Мне кажется, волосы были у Матвея выкрашены в черный цвет. Моджахеды часто прибегали к этому, чтобы советские военнопленные не выделялись среди местного населения. Меня поразило известие о взрыве в лагере Бадабер, который произошел меньше, чем через два года после моего приезда туда. Абдул Рахим не сказал мне сразу, что трое солдат, с которыми я разговаривала, погибли».
Далее Людмила Торн обвиняет советское правительство, которое, по ее словам, в какой-то степени было виновато в бадаберской трагедии. Программа про этих пленников вышла в эфир в сентябре 1983 года, и ее посмотрели миллионы телезрителей на Западе. В том числе, конечно же, советские дипломаты в посольстве СССР и в консульстве. Американская журналистка недоумевает, почему никто в Москве не постарался вызволить ребят из неволи, обменяв их на пленных моджахедов. Но кто знает – может, именно после этой программы как раз и было принято в Кремле секретное решение — разработать операцию по освобождению наших пленных из пакистанской крепости под Пешаваром?
ПОДВИГ, КОТОРЫЙ ПРИКАЗАНО ЗАБЫТЬ?
В этой истории еще рано ставить точку. Спустя двадцать два года после восстания Рустамов опознал в Голь Мохаммаде офицера-«бабраковца», сидевшего вместе с ним в одной камере. Уже одно это обстоятельство служит основанием для того, чтобы прислушаться к голосам обоих свидетелей. Они говорят о подвиге, который остался в сердцах простых людей, но не нашел места в историографии афганской войны. Комитет по делам воинов-интернационалистов дважды выступал с ходатайством о награждении участников восстания в лагере Бадабер, но кроме президентов Казахстана, Белоруссии и Украины, этот призыв больше никто не услышал. Министерство обороны России свою позицию прокомментировало просто — «по прошествии 20 лет, трудно объективно оценивать те события и конкретные личные заслуги их участников». Это значит, что если есть информация об этом подвиге, то она закрыта. А свидетели, считается, в живых остаться не могли. Из всего «бадаберского» списка героев, представленных для награждения генералом Аушевым, чиновники из Минобороны выбрали только одного – Сергея Левчишина. Для остальных, видимо, не хватило орденов.
Евгений Кириченко, военный журналист.
Всего же на сегодняшний день известны следующие имена узников Бадабера, поднявших восстание в лагере:
1. Белекчи Иван Евгеньевич, 1962 г.р., Молдавия, рядовой,
2. Васильев Владимир Петрович, 1960 г.р., г. Чебоксары, сержант
3. Васьков Игорь Николаевич,1963 г. р., Костромская область, рядовой;
4. Дудкин Николай Иосифович, 1961 г. р., Алтайский край, ефрейтор;
5. Духовченко Виктор Васильевич, 1954 г.р., Запорожская область, моторист-сверхсрочник;
6. Зверкович Александр Николаевич, 1964 г.р., Витебская область, рядовой;
7. Кашлаков Геннадий Анатольевич, 1958 г.р., Ростовская область, младший лейтенант;
8. Коршенко Сергей Васильевич, 1964 г.р., г. Белая Церковь, младший сержант;
9. Левчишин Сергей Николаевич, 1964 г.р., Самарская область, рядовой;
10. Матвеев Александр Алексеевич, 1963 г.р.. Алтайский край, ефрейтор;
11. Рахинкулов Радик Раисович, 1961 г.р., Башкирия, рядовой;
12. Сабуров Сергей Васильевич, 1960 г.р., Хакасия, лейтенант;
13. Шевченко Николай Иванович, 1956 г.р., Сумская область, вольнонаемный водитель;
14. Шипеев Владимир Иванович. 1963 г.р.. г. Чебоксары, рядовой.
Со времен восстания никто из отечественных дипломатов или военных в Бадабере так и не побывал.
Кадры из документального фильма- расследования Радика Кудоярова «Тайна лагеря Бадабер», авторам фильма удалось найти свидетелей восстания, по их версии — Шевченко Николай являлся инициатором бунта
Новости по теме