Кто такие шахидки и можно ли их спасти, как меняют женщину горы, что собой представляет современная кавказская семья. Журналист Ирина Гордиенко – «Даптару»
«Ой, да не вечер, да не вечер….», — пела Ира, покачивая в такт долгой загорелой ногой. Там, за дверью, в мастерской Шамхала Алиханова шумел обычный субботний сходняк – люди спорили, пили, смеялись, делали селфи с «кутюрье» и без него. Мы сидели на лестнице – она на ступеньках, я на подоконнике – и пели, пусть и не слишком профессионально, пусть. Зато душевно.
И эта песня такая протяжная, совсем не боевая песня, пеленала нас, не давая влиться в общее веселье, образуя отдельное пространство, где конь вороной и ветры злые, где пропасть буйной голове, наверняка пропасть: недаром сон был, а ничего не поделать, седлай коня и скачи, то есть, живи, а про сон забудь. Об этом мы и говорили с корреспондентом «Новой газеты» Ириной Гордиенко. Об отваге и фатуме, о невозможности спасти и о том, что все равно рвешься спасать, о сдвиге культурных пластов и о разломах, в которые попадают не только девочки из высокогорных сел, но и столичные журналисты, о семье и любви, а еще о том, что значит быть женщиной. И ни у одной из нас не было готового ответа.
Впервые я увидела ее несколько лет назад на вручении премии имени Хаджимурада Камалова. Она стояла на сцене — волосы в хвостик, юбочка ниже колен, вполне себе школьница из какого-нибудь дагестанского села. Голос срывался: она рассказывала, как Камалов вызволял ее из каких-то крупных неприятностей в одном из наших высокогорных районов, а я думала – господи, да кто ж тебя вообще сюда отпустил «во чужую сторону», девчонка же совсем!
Ирина Гордиенко: Ну не совсем все же «во чужую», я родом из Сочи, хотя большинство дагестанцев даже не знают, что Сочи – это тоже Кавказ, хоть и Западный. И в моем детстве любимым развлечением было строить шалаши на деревьях и лазать по горам. Помню, какой испытала шок, когда лет в девять я посмотрела на свои коленки и не узнала их впервые увидев без порезов, синяков. Я люблю горы, считаю, что красивее гор ничего нет. Никакое море и никакие просторы не сравнятся. И потому сына рожать поехала в Сочи. Хотела, чтобы он имел запись, что родился на Кавказе, а не в Москве.
Светлана Анохина: Меня часто спрашивают: «Сюда ездит огромное количество молодых женщин-журналистов. Им не страшно? Тут же женщинам особенно опасно». Вот ты, как человек, побывавший в разных местах, скажи, тут действительно опасно? И есть ли преимущества у женщины-журналиста перед мужчинами или наоборот, она в уязвимом положении.
Ирина: Безусловно, есть. За все годы, что я сюда езжу (а это около десяти лет), ситуаций, когда мне мешало что я женщина, было мало. По большому счету, только раз. Мы поехали в селение, причем, в гости по приглашению. И нас там очень хорошо принимали. А потом тот человек, что нас и пригласил, в общем он…
Светлана: Так… И тут же резким ударом разбила ему нос, да? Скажи, что да!
Ирина: Ну, я просто убрала его руку и сказала: «Извините, мы не поняли друг друга». К счастью, пришла его сестра, это был ее дом. И я оттуда в тот же день уехала, мне было неудобно перед ней.
Ирина Гордиенко / Фото: chernovik.net
Светлана: То есть ты, храня покой и честь этого чужого дома, дома, который тебя, в сущности, предал, шум поднимать не стала. Какая ты деликатная девушка! Скажи, а есть ли разница в отношении наших кавказских мужчин к женщинам «своим», дагестанкам и «чужим», то есть, приезжим? Ты, правда, журналист, это немного смазывает картину. Но все равно ответь.
Ирина: Думаю, что если б на моем месте была дагестанская журналистка, он бы не осмелился. Я выросла в Сочи, где после Спитака и Ленинакана было очень много отвязных людей, потом там всегда было много азербайджанцев, кавказцев, любых национальностей, всегда было полно молодых и горячих. Я всегда обожала ходить пешком ночью. Я раньше жила в одном районе, а потом мы переехали, и у меня в старом районе осталась любимая подружка. И вот я к ней ходила, у меня был маленький добренький терьерчик – с ним и ходила. До нее минут 40, в Сочи темнее рано, но никогда не было ничего страшного. Ко мне приставали иногда, но я просто умела разговаривать. Если ты не настроена флиртовать и говоришь, мол, извини, дорогой, у меня дела, то человек вменяемый, оставляет тебя в покое.
Светлана: А я вспоминаю историю, которая произошла в одном нашем селении, когда несколько мужиков изнасиловали односельчанку, взрослую, замужнюю женщину. И думаю, умела она разговаривать или нет? Случилось ли бы это с приезжей? Я далеко не поклонник патриархального дагестанского быта, но некоторые из адатов (традиционное право — Даптар) дают пусть хилую, но защиту. И то, что можно безнаказанно изнасиловать женщину из собственного села, небезответную, замужнюю — у меня в голове не укладывается. Это означает крушение того миропорядка, который мы обозначаем словами «традиционные ценности» и о котором все время плачемся.
Ирина: Это происходит не только на Кавказе.
Светлана: В остальной России немного иначе, там «позор» одной женщины не ложится на все село, в том числе и на семьи насильников, там не скажут «ааа, ты из такого-то села, вот у вас такое случилось, мы из вашей деревни девочек брать замуж не будем, и своих дочек за ваших мальчиков не отдадим». Ладно, я понимаю, что не по адресу.
Ноги у Иры все исцарапаны – моталась по горам. Случилась оказия и она поехала. Даже не переоделась, только ноут захватила. Так и шла через перевал между Цунтинским и Цумадинским районами с рюкзачком и в юбке, для таких переходов не слишком приспособленной. А вернувшись, рассказывала, как спустилась с очередной горы и вдруг оказалась среди огромных фантастических борщевиков, будто бы время скакнуло назад и не изобретено еще колесо, да и некому его еще изобретать.
Светлана: Тебе тут с разными людьми приходится встречаться, и с разными женщинами в частности. Вот ты рассказывала, например, про барышню, которая ушла в Сирию. Ты когда про нее говоришь, начинаешь плакать.
Ирина: Она же ушла забрав с собой детей, которые и здесь, собственно, ничего не видели. Живя в Махачкале, не видели моря, представь! Я ее мальчика повела на пляж и нужно было видеть его глаза! Эти дети улыбаться не умели, Света! И вот недавно мне показывают видео. Уже из Сирии. Этот мальчик, сынишка ее, стоит, смотрит, как стреляют рядом из автомата и у него такое напряженное испуганное лицо, такое страдающее, недетское. Я в свое время довольно много общалась с такими девочками и, на самом деле, это очень большая трагедия. Большое количество девушек в свое время выходило замуж за салафитов. И многие девочки, из тех, с кем я общалась, были влюблены в своих мальчиков. Они действительно считали их более чистыми и верующими. Почти все шли наперекор своим семьям и семья действительно отказывалась от них. И они переезжали в Махачкалу со своими мужьями, а эти мужья потом очень скоро погибали. И эти девочки, уже с детьми на руках, остаются совершенно одни, без средств к существованию, отвергнутые тухумом (род — Даптар), ведь многие просто сбегали из дома.
За исключением Марьям Шариповой, все смертницы – недавние горожанки
Светлана: А как же поддержка уммы (религозное сообщество — Даптар)?
Ирина: Ну, кого-то поддерживает, кого-то нет. Но они по большей части варятся в собственном соку. Я видела такие компании: там человек пять-шесть подружек и у всех приблизительно одна и та же судьба. И вот представь: одна девочка снимает квартиру и к ней почти каждый день приходят в гости такие же девочки. Ничего криминального. Но они все в черных хиджабах, они приходят часто, происходит такое, знаешь, тревожащее соседей движение. И соседи вызывают наряд милиции. Приезжает наряд и долбится в двери, дети все просыпаются, плачут. Их всех увозят в райотдел и ситуация еще больше нагнетается, они еще больше ненавидят государство, власть. Я однажды общалась с такой девочкой, в свои 20-21 год она была дважды вдова. У нее было уже двое детей, она была беременна третьим. Она мне прямо говорила, мол, вот сейчас рожу и опять выйду замуж, потому что я «на джихаде». У них очень модно было делать фотографии с поднятым пальцем, с оружием, в черном хиджабе. Я ее напрямую спросила: «А тебе не кажется, что ты ведешь себя, как кошка: родила котят, пошла дальше, родила, пошла дальше?» Ей повезло больше чем другим. Ее настолько любил отец, что, несмотря на все, принял и ее, и ее детей. Я видела этого папу, он был абсолютно сломлен горем, но ничего не мог поделать. А у многих девочек такой помощи не было, родители отказывались, и они оставались совершенно одни. У них не было ни отцов, у них не было и мужей, потому что их очень быстро убивали или мужчины переходили на нелегальное положение. И все, что они знали об этом мире, они знали из рассказов подруг.
«Кто транслирует мысль о том, что надо быть радикальной?» / Фото: tumblr.com
Светлана: Слушай, и что делать родственникам в такой ситуации? Как девочку поддержать? Потому что отказаться от нее – это действительно все.
Ирина: На самом деле, родственники мало что могут сделать здесь, потому что если девочка-подросток решает идти против, то тут ничего не сделаешь. Здесь большое упущение, на мой взгляд, государства, общественных структур, потому что девочкам реально не хватало образования, ухода. Когда-то «Ахлю-сунна» (религиозная организация в Дагестане — Даптар) предложила создать специальный женский центр, чтобы учить их там шить, вязать, читать Коран и объяснять какие-то азы. Ведь у многих не было даже зачатков образования исламского, знали какие-то суры из Корана и все.
Светлана: А с вот этого момента поподробнее. Как я помню, этот самый центр собиралась устраивать Гульнара Рустамова (дагестанская правозащитница — Даптар). Как-то мы брали у нее комментарий: вопрос касался образования для девочек, и она говорила, что хочет, чтоб ее дочери закончили юридический. Она же сейчас не в России, кажется. Вместе с девочками своими уехала.
Ирина: Она в этом участвовала. Но Гульнара была бы там номинальным руководителем, реально там рулили бы мужики. Они бы, конечно, не могли туда приходить и что-то там делать, но это было бы под их контролем. Они же тоже видели, насколько опасно оставлять этих девочек одних: подрыв на том посту, на другом – это же все они!
Светлана: Я читала положение об этом центре. Объясни мне такую штуку. Вроде бы целью заявлена интеграция, так скажем, в мирную жизнь, но… Юные вдовы боевиков, объединенные своим горем, своей религией, сознанием своей исключительности и враждебности мира к ним, – это то же закрытое сообщество, что и «девичьи квартиры», куда соседи вызывали наряд за нарядом. Вот если бы они сделали такой центр для всех, для овдовевших женщин, и для женщин, оказавшихся в трудном положении, тогда речь об интеграции могла бы идти.
Ирина: В ситуации, когда есть реальная ненависть и непонимание с обеих сторон, – это невозможно. Но реально нужна была какая-то общественная организация, которая канализировала бы все это и направила в нужное русло. И у «Ахлю-сунна» уже было официальное разрешение на помещение, где было бы все полностью для женщин, куда бы они ходили, где получали бы психологическую помощь и какие-то навыки, какое-то образование, чтобы могли что-то зарабатывать, где бы их учили шить, готовить.
Светлана: А они не умеют готовить? Сельские-то девочки? Почему мы их все время называем девочками, кстати?
Ирина: Потому что они и есть девочки, радикальные подростки. А любого подростка, особенно, если он во что-то верит, очень сложно переломить. Для этого нужно образование и люди, которым бы он доверял. И тут девочки (да я опять называю их так!), уехавшие в город из своего села, в более уязвимом положении. Смотри, за исключением Марьям Шариповой, все смертницы – недавние горожанки. Новых корней не приобрели, старые утратили. Одна женщина и сплетни – плохо, а две женщины и сплетни – катастрофа, особенно, если они необразованные. На самом деле, самая большая их трагедия в том, что они остались настолько бесхозны.
Мы думаем, что они от своих мужчин переняли эту идею, думаем – «жертвы чужого влияния», а оказывается иногда все наоборот.
Светлана: Мне интересно, а кто транслирует мысль о том, что надо быть радикальной?
Ирина: Слушай, а кто запускал в массы в 90-е годы, что очень круто и престижно любить бандитов?
Светлана: О, там бабки, там тачки, жизнь полная опасности рядом с «крутым» чуваком!
Ирина: А тут разве не так? Понимаешь, у многих этих девочек настолько сломлено сознание… Одна из самых сложных спецопераций, которые я наблюдала, была в Альбурикенте. Там и та же Гульнара Рустамова была, она просила чтобы хотя бы женщины вышли, среди них была и ее сестра. Но ее сестра уже сидела, у нее не было детей, она понимала, что если она выйдет, ей дадут срок. И предпочла не выходить. Но там были и другие! Некоторые с детьми, а одна так вообще беременна, и они тоже предпочли не выходить. Всю ночь реально велись переговоры и они думали всю ночь, хотя, полагаю, женщины с самого начала решили, что не выйдут. Там, у этого дома вместе с Гулей Рустамовой, стояла мать одной из девочек. Мать была больна раком, уже умирала, умоляла – «Выйди». Но речь даже не о ней. Я просто представила этих детей (их там было 4-5, младшему около 4-х, старшему – 14), которые провели ночь с людьми, что готовятся умереть. Детей отпустили утром, но какими они оттуда вышли? И эта женщина беременная… По какому закону она имела право лишить жизни своего не рожденного ребенка?
Светлана: Ну, наверное, ей кто-то посоветовал. Например, люди, которые были с ней, в том числе ее муж. А может быть, как раз наоборот. Может быть, именно присутствие решительно настроенных женщин не позволило мужчинам сдаться. Мне рассказывали о закрытой такой компании барышень на выданье, которые дали друг другу слово, что выйдут замуж только за потенциальных шахидов. Понимаешь? Мы думаем, что они от своих мужчин переняли эту идею, думаем – «жертвы чужого влияния», а оказывается иногда все наоборот.
Ирина: Если женщина в чем-то уверилась, – и это не девочка, а взрослая состоявшаяся женщина, у которой были амбиции, но эти амбиции она в силу разных обстоятельств реализовать не смогла, – она хочет и будет это делать либо через мужа, либо через сына. И такое я встречала. Один из последних моих материалов в «Новой» – живая иллюстрация, там как раз жена ушла в Сирию, в ИГИЛ (запрещенная в РФ организация — Даптар). И своих дочек троих увела, потому как считала, что муж кяфир (неверный — Даптар). Старшая доехала только до Турции, там у нее приключились проблемы со здоровьем, а мамаше был нужен халифат и праведность, а не подобные мелочи, поэтому она ее назад в Махачкалу отправила и с собой взяла среднюю и младшую. И средняя (ей 11 лет) там реально страху натерпелась. Так вот, отец-кяфир ездил вызволять девочек. С огромным трудом вытащил, перебирался с детьми через границу, жизнью рисковал. А мать осталась в Сирии с новым мужем. И знаешь, что тут самое удивительное? Этот парень. Он ни разу не герой. Обычный такой работяга, без всяких понтов. Меня больше всего поразило вот эта обыденность, он сам не понял, что сделал. Ну, вот он сделал, а теперь дальше жить, на годекане семки грызть да хабары хабарить.
Светлана: Ир, так ведь дагестанских мальчиков так и растят. Ему и уважение и лучший кусок и сестра-мама-тетя за ним приберут, постирают, но он знает, что в один прекрасный момент он должен будет оторваться от хабаров и семок. а пойдет и отдаст жизнь, защищая семью.
Ирина: Только в большинстве случаев этот «прекрасный момент» мужчинами игнорируется. Такое чувство, что большинство уже и не может, кишка тонка.
«Женщина всегда соблюдает пиетет, все формальности» / Фото: islyam.ru
Светлана: Когда кто-то из мужчин-салафитов садится, я наблюдаю бешеную активность в социальных сетях, люди собирают деньги, отправляют ему, он ведет активную переписку. Иногда и женится. А женщин, которые сидели, поддерживали? Есть ли у женщины, которая сидит, возможность, скажем, выйти замуж по шариату?
Ирина: Мне кажется, тут не важна вообще религия. Как у обычной женщины, которая села, нет ни на что шансов.
Светлана: Я знаю случаи, когда барышни надевали хиджаб и начинали молиться даже, только потому, что таким образом они рассчитывали получить защиту и поддержку уммы. Ты помнишь постановочный ролик, снятый в московском торговом центре? Какой-то парень трясет девушку в джинсах, все проходят мимо. Потом он то же самое проделывает с девочкой в хиджабе, тут же к нему подскакивают 25 кавказцев. И так транслируется простая мысль – если на тебе хиджаб, ты защищена. И я злюсь.
Ирина: Почему?
Светлана: Может, мы все должны быть защищены вне зависимости от того, что на нас надето?
Ирина: Может быть, но нас никто не защищает.
Светлана: Это ужасно неправильно.
Ирина: Да.
Светлана: Придется защищаться самим.
Она вернулась из очередной поездки в горы и свалилась с сумасшедшей какой-то температурой. Я бегала в аптеку за лекарством, заваривала чай с травками, резала лимон, а Ира лежала на моем диване – глаза блестят, губы обметало, – и волновалась, что приходится отложить какую-то важную встречу и нужно писать статью, а она не может. И ладно бы просто дедлайн: так ведь люди ждут, те люди, которых она расспрашивала, которые ей поверили.
Светлана: Вот мы все время рвемся кого-то спасать. Одних лезем закрывать, других раскрывать, третьих – эмансипировать, четвертых – возвращать в семью к детям и к «исконно женскому». И редко спрашиваем: им вообще это надо? Они какую жизнь хотят? Может, она хочет учиться в пражском университете и цокать каблучками по брусчатке. А может, наоборот, хочет детей, мужа, корову и никогда не выезжать за границы своего села.
Ирина: Все зависит от того, в каких условиях и где она выросла. Даже между селами огромная разница. В одном селе женщины сильно эмансипированы, хотя внешне соблюдаются все формальности, но в семье, за закрытыми дверями, женщина правит, она решает, и за ней – последнее слово, решающее. Но если в доме гости, если даже просто третье лицо или это даже самый ближайший родственник, все по-другому. Женщина всегда соблюдает пиетет, все формальности. Это одна модель поведения. Другая модель: когда женщина действительно бесправна и она это воспринимает как данность, и она готова этому подчиняться, она с утра до ночи вкалывает, на ней дети, быт, дом, скотина. Мужчина зачастую грызет семки на годекане, а потом приходит домой и говорит: «Вот тут, гляди, лужа на полу, это ты во всем виновата». При том, что она в пять утра встала, корову подоила, пошла на сенокос, собрала сено, 40 килограммов на горбу принесла, потом приготовила обед, покормила сначала гостей с мужем, потом детей и потом вдруг оказалась лужа на полу. Это реальный случай. Вот я недавно была в одном из сел, и он ей говорит: «Ах, это ты во всем виновата».
Светлана: Может, перед тобой понты, рисовка под настоящего мужчину, чье слово закон?
Ирина: Нет, я была в другой комнате. Он не знал, что я это могу слышать. Она уходила из дома очень рано, возвращалась очень поздно, он при этом ничего не делал абсолютно. И видно по ней, что она без образования, но очень интеллигентная, не склочная женщина. Но ей внушили, что ее предназначение, что если мужчина сказал, так и надо. Как в фильме «Адам и Хава», когда ее спрашивают: «Чего ты хочешь? Плетки?» «Да, плетки». «Почему?» «Потому что я плохая». «Почему?» «Потому что все так говорят». И вот у той женщины было то же самое. При этом добрейшей души человек, я бы с удовольствием с ней пообщалась, очень понимающая, очень интересная.
Вместо неизвестных стран, новых городов и чужих наречий ей даны постоянные спецоперации и внезапные визиты ментов.
Светлана: Слушай, а ты болтаешь с ними о женском, как мы с тобой, о любви, о надеждах? Бывает такое, что тебе раз и раскрывают душу, говорят то, что не могут сказать родным, мужу?
Ирина: Во-первых, у горянок все намного строже, в отличие от городских они очень сдержаны, меньше сплетен и бестолковых хабаров. Ну а во-вторых, иногда просто нереально поговорить. Ну вот представь, девочка живет в доме родителей мужа. И ее держат за говно. У нее есть дети, обязанности и не ее дело рот открывать. Если я гощу в доме, то меня сразу утаскивают старшие, а эта девочка где-то там, мне до нее не добраться. А насчет заветного. Я когда-то давно знала жену одного очень известного человека, у нее была куча детей, и она жила с родителями мужа, которые держали ее в черном теле. Однажды мы с ней случайно разговорились. Как ни странно самый интимный вопрос был, когда я спросила, хочешь ли она путешествовать. Она аж прям зарделась – видно было, что это ее мечта: поехать с мужем, с детьми посмотреть, как люди живут. Но ей этого не дано. Она не может даже пластилин детям купить, потому что в их селе его не продают, а выехать за пределы села она не может. Вместо неизвестных стран, новых городов и чужих наречий ей даны постоянные спецоперации и внезапные визиты ментов.
Светлана: Она фактически надела на себя судьбу мужа и тащит, в общем, не свое.
Ирина: Ты очень странно рассуждаешь. Свое – не свое. Это городская девочка, которая окончила университет, может выбирать судьбу, а девочка, которая выросла в горах, мыслит по-другому немного. Это Кавказ, детка! Это Кавказ.
В день рождения ей позвонили. Мы сидели в одном из махачкалинских ресторанов, совсем рядом в темноте дышало море, на столе стыли шашлыки, нагревался коньяк, а в трубку перебивая друг друга кричали разные голоса, слышны были отдельные фразы, вроде «Мы тебя любим!», а потом они все вместе запели. Ира сказала «Это мои. Из «Новой».
Светлана: Послушай, мне хочется немного о таких женских штучках, к примеру, о твоем браслете. Он меня потряс. Это ведь подарок?
Ирина: С браслетом такая история. В свой день рождения я по работе оказалась в Хасавюрте, в офисе у своих друзей. Мы там сидели, общались, они видели, что мой телефон все время тренькает. Спрашивают, а что случилось. Я говорю: «Ой, извините, у меня просто сегодня день рождения, поэтому много поздравлений».
Светлана: «Вах», — сказали сразу все.
Ирина: Никто ничего не сказал. Мы дальше сидели, разговаривали. А там такая контора, люди циркулируют постоянно. Приходят клиенты, один пришел, другой ушел. И тут заходит один из моих друзей с гигантским букетом красных роз. Поздравляет с днем рождения. Я офигеваю. А потом приходит жена моего другого друга и протягивает мне футляр. Я удивлена, спрашиваю, что это. Она говорит, ну как, у тебя же день рождения. Оказывается, мой друг втихаря позвонил жене, все объяснил и попросил принести подарок. Заметь, тут такая деликатность: он не сам пошел покупать подарок, а попросил жену. Чтобы это не было неправильно истолковано. И она, бросив все свои дела, принесла мне вот такой чудесный браслет. Надела на меня, сказала, мол, носи, тебе очень идет.
Светлана: Он и правда очень идет тебе. В нем есть детскость, наивная прелесть и искренность, что ли. Он не притворяется. Смотришь, и хочется обнять, защитить. Тут очень сложная какая-то логическая связка, но примерно то же самое я чувствовала, когда тебе звонили твои газетчики, а ты ревела, как девчонка совсем. Я смотрела и думала, они и есть сейчас твоя семья.
Ирина: Да, это семья. Поэтому я оттуда никуда не уйду.
Светлана: Раз уж мы об этом заговорили, какая должна быть семья?
Ирина: Любящая и понимающая. Мой дедушка очень любил бабушку, страшно ее ревновал. Что ты хочешь – мингрельская кровь. Они познакомились в Мукачево, где дедушка служил, а она, харьковчанка, была врачом на стажировке. Он ее оттуда забрал, женился, перевез в Сочи, и они друг друга любили безумно. И сцены ревности доходили до порванных бус. Это было мучительно и кошмарно. А потом бабушка узнала, что у нее рак. И вот представь, ее собственный муж, известнейший врач, знает каждого врача в Сочи, и по всей стране у него друзья-коллеги. То есть, возможности достать нужное лекарство, провести лечение – есть. Но бабушка боялась, что если он узнает об этом, то будет с ней жить из жалости. И она ему не сказала. Стала лечиться у знахарок.
Светлана: Достоевщина какая-то, Ира.
Ирина: Дед узнал, когда метастазы дошли до предела и было поздно. Она умирала очень тяжело, на морфии. И если раньше дедушка был раздолбаем, а бабушка аккуратисткой — всюду чистенько, ни пылинки, то после ее смерти дедушка стал диким педантом. Я подростком жила у него несколько лет. Помню, как его бесило, если на его столе ручка лежит не на том месте. И у него на столе был ее портрет. Ему было около 40, когда бабушка умерла, у него была куча любовниц, но он так и не женился больше. Вот так он ее любил и ненавидел одновременно. И умер он, так как жил. Готовился к 8 марту, ждал, что к нему придет куча друзей, будет накрытый стол, полный холодильник еды. Он почувствовал себя плохо, позвонил моему дяде, тот вызвал скорую помощь. Скорая ехала очень долго. Дедушка еще успел открыть одну дверь и решетку, а после лег на кровать и умер. Но при весм при этом. При огромной и взаимной любви, у них была очень сложная модель, я бы такую не приняла. Разве что отдельные пункты…
Светлана: …рука об руку до конца дней, в болезни и здравии, в горе и в радости, да?
Ирина: Ты и так это знаешь, Света.
http://www.daptar.ru/article/244/eto-kavkaz-detka